Глеб Нагорный - Длинные ноги Кафки. Сборник произведений

– Что ж вы курите, если у вас астма? – упрекнул Флёр, которого очень удивляло прыгающее, как старый кролик, настроение Герцога. Скачок, одышка; скачок, одышка.

– Э… – ответил аристократ, прихватив сигарету губами. – Э… Как бы это сказать… Просто мнения и взгляды моей головы не всегда совпадают с точкой зрения моих пальцев. – И щелкнул зажигалкой. Столбик часов застрял на постанывающем плешивом вислоухе.

Флёр, так и не дождавшись вразумительного ответа, принялся ходить взад-вперед, стараясь не упустить деталей сумасшедшего жилища.

Каминную устилал ворсистый ковер. В центре покоев стоял неимоверных размеров раскладной диван с мятыми клетчатыми пледами и мягкими подушками, два удобных кожаных кресла, качалка-плетенка с пачкой бумаги на сиденьи и стеклянный кофейный стол со встроенным баром. Рядом с качалкой обреталась табуретка на трех кривоватых ножках – на ней умостилась механическая печатная машинка «Пегас» невыносимого красного, революционного цвета, с заправленным чистым листом. С обеих сторон каретки топорщились маленькие, едва оперившиеся крылышки – черное и белое. Командируемый посмотрел на машинку и понял, что в ней чего-то не хватает. Клавиши были без букв, а печатная лента отсутствовала.

– Это еще что такое? – Флёр подошел ближе.

– Пегас, – последовал незамедлительный ответ.

– Вы пишете?

– Так – графоманю, – скромно отозвался Герцог, нервно забарабанив твердыми малоинтеллигентными подушечками пальцев левой руки по столешнице.

– А что?

– «Трактат О», – выбивая печатающую дробь, провозгласил тот.

– О чём, если не секрет?

– Обо всём и ни о чём, – отмахнулся аристократ, отдернув руку. – Я его почти закончил. Рукопись на качалке лежит.

Флёр взял громоздкую машинописную рукопись, перелистнул несколько страниц, полез в середину, посмотрел оглавление. Долго и бессмысленно взирал на аристократа, который искоса, с затаенной надеждой, что его похвалят, поглядывал на командируемого.

– Что?! Не нравится? Конечно, я понимаю, это не для всех… на любителя… – в нем заговорило уязвленное самолюбие, а в голосе появились обиженные интонации, точно его лишили карамельки с клубничной начинкой. – Я, между прочим, довольно долго писал. Это, считай, автобиография. Там все события и персонажи реальны, а любые совпадения с действительностью в некотором смысле злонамеренны. Кое-какие неточности имеются, правда. Но это так… Ибо автобиография – это не что иное, как факты из жизни, собранные в калейдоскопе воображения. Во как! Так что простительно… – подняв палец вверх, провозгласил аристократ.

– Но… но… как же… тут же… тут… пусто… – потряхивая листами, обронил командируемый, не заметив, как стряхнул с бумаги целый абзац и как в тот же момент у него оторвалась единственная пуговица на пиджаке и треснул плечевой шов.

– Что? Серьезно? – правая бровь Герцога снова задвигалась.

– Конечно же. Вы что, не знаете?

– Иди ты! А я вчера перечитывал понравившиеся места – ничего, мастеровито, – сам себя похвалил строчун. – Ты внимательней посмотри. Это на первый взгляд там пусто – пока вчитываться не начнешь.

Флёр приблизил рукопись к лицу и тотчас отпрянул.

– Ну? Видел? – бровь аристократа приняла форму вопросительного знака.

Во рту у Герцога появился карамельно-клубничный привкус.

– Да, – едва зашевелив губами, ответил командируемый, и нехорошее чувство, которому не было словесного выражения, закралось в его душу.

– Ну и?.. Процитируй… – Герцог откинулся на мягкую спинку кресла, закинул руку за голову и с наслаждением принялся внимать.

– «В темноте длинных коридоров, петляющих и сворачивающих в самых немыслимых местах, в тупиках и неизведанных пространствах этажей…» Галиматья какая-то…

– Странно… А я вроде другое читал… – ковыряя в зубе языком, поморщился аристократ. – «Стало совсем светло… В бордовом камзоле, сияющем золотым шитьем и позументами, с пуговицами из драгоценного металла…» Красиво, ничего не скажешь… Помню, Эвтаназ как-то листал, обиделся – жуть… Мол, одышка, запои какие-то… глистовидный фонендоскоп… крендели ушей… мышиная кайма… я очень смеялся… Говорю – да нет там ничего подобного… А он швырнул мне рукопись в лицо да как рявкнет: «Графоман!!!» Ажно в ушах заложило…

Флёр снова залистал. При этом почувствовал, что когда перелистывает назад, все у него внутри как бы съеживается; что же касается концовки, то его правая рука несколько раз делала нервные попытки вытянуть последний лист трактата, но точно бессилье настигало ее в этот момент, и она безвольно опускалась – будто бы командируемому было категорически запрещено читать эпилог. Главы же, которые были за серединой, он читал с большим трудом – слова пенились бурунами, фразы накатывали друг на друга волнами, абзацы разбегались барашками и становилось трудно дышать. Флёру казалось, что он захлебывается, то выплывая на поверхность, то вновь погружаясь в словесную пучину с головой.

– Про Эвтаназа, говорите? Есть… «Магистр Эвтаназ страдал одышкой, запоями и состраданием к ближним», – перевел дух командируемый, наклонил голову вправо и сильно ею потряс, – казалось, он пытается вылить воду из уха.

– Странно… – искренне удивился Герцог, подавшись вперед. – Что-то не припомню… На какой странице-то?

– А тут нумерация постоянно прыгает… Как ваши кролики… Вы, наверное, правите все время… Так о чем трактат все-таки?

– Как бы тебе объяснить, – смилостивился аристократ, и в корявом, ущербном теле его появилась профессорская стать. – Он, ну… Обо всём он… И ни о чем одновременно – я же говорил… Понимаешь – в нем каждый только себя видит. Для философа там – ребусы, для балагура – шутки… Злыдень в нем только желчь узрит, добряк – жемчуг, критик – эклектику, ищущий – поиск… Вообще, – горделиво заявил Герцог, после чего командируемому захотелось огреть его чем-нибудь тяжелым, – этот трактат – о языке и во имя языка… У меня, в отличие от некоторых, масса вопросов к нему накопилась… Ибо, как оказалось, он не только живой, но и на удивление живучий… А в трактате, трактате… я попытался соединить несоединимое… Мусорное ведро и хрустальную вазу… Он как бы на все трактаты, написанные до меня, похож, а в то же время индивидуален и самобытен… М-да, понесло меня что-то…

– Как же вы такую вещь умудрились написать?.. – Флёр чуть было не сказал: «Самобытно-увечную», – но вовремя остановился.

– Ну, ты ж знаешь, талант – не пропьешь. Вдохновение снизошло… В виде Пегаса скрылилось … Вот результат… – по лицу Герцога пробежала сладкая улыбка-конфузка, за видимой скромностью которой таилось плохо скрываемое кокетство. По взгляду же Флёра, недоверчивому и где-то укоризненному, можно было заключить, что попытка аристократа «соединить несоединимое» явно не удалась и попахивала.