Владимир Никулин - Всё возвращается

– Ну, что, не передумала? – спросила мать.

– Нет, мам, уеду. Здесь мне житья не будет. Одни издёвки.

– Ладно, только пообещай мне, что как только приедешь к нему, сразу мне письмо напиши, чтобы я не волновалась.

– Хорошо, мама. Ты очень-то не расстраивайся, я всё сделаю, как и обещала.

– Да чего не расстраиваться, – вдруг всхлипнула мать, – вон куда едешь. За тридевять земель. И никого там нет, чтобы помочь.

– Ладно, мам, всё, хватит, не начинай.

– Я с Николай Васильичем договорилась, он раз в месяц в райцентр ездит, так обещал, что тебя возьмёт. Только непогода уляжется.

– Хорошо, мам, умывайся, я на стол сейчас соберу. И будем ужинать.

Прасковья горько вздохнула, подняла натруженные руки, вытащила из волос гребешок и, расчесав поредевшие, ещё не совсем седые, пряди и закрутив их в узел, снова закрепила гребнем. Встала, подошла к жестяному рукомойнику и, умывшись, вытираясь, снова спросила:

– Ты вот что мне скажи, ты учёбу-то совсем бросила или как?

Чтобы успокоить мать, Тоня бодрым голосом сказала:

– Мам, я всё решила. Как только родится ребёнок, сразу же пойду работать, а учиться стану заочно, – сказала и сама себе не поверила. Потому что не знала, как там всё сложится. – Он человек хороший, я думаю, поможет первое время.

Мать покачала головой, вытерла рукой пробежавшую по щеке слезу и сказала:

– Я думаю, какая же ты, доченька, у меня наивная. Она думает. Да если он за это время не написал тебе, значит его не интересует ни твоя судьба, ни судьба будущего ребёнка.

Сосед, Николай Васильевич Уткин, мужик крепкий, хотя и в серьёзных годах, был пчеловодом. Притом потомственным. Когда началась эпопея с раскулачиванием, его отец поступил очень мудро, что впоследствии спасло жизнь не только его семье, но и многим деревенским жителям. Когда пришли в зажиточный дом Уткиных и потребовали отдать припрятанные припасы, Василий Иванович сказал просто: «А у нас нет припрятанных припасов. Все запасы в кладовках и погребах, вот ключи, можете забирать. Только сначала подумайте, а стоит ли всё изымать сразу, может, лучше брать по мере необходимости? Вот и пасека у меня, я готов поставлять мёд для вашего вновь созданного колхоза за ту цену, которую вы назовёте». Местные мужики, знавшие покладистый характер пасечника, заступились за него при реквизиции. И приехавшему продотряду немного перепало из богатых закромов. Всё пчелиное хозяйство активисты объявили колхозной собственностью, а пасечник Василий Иванович стал колхозником. Правда, комиссар, сопровождавший обоз, был недоволен, но мужики в драных штанах и поддёвках насмерть встали на защиту. Пчеловод, видя, что сейчас сопровождавшие продотряд солдаты применят силу и, вполне возможно, прольётся кровь, предложил разделить поровну, и конфликт был исчерпан.

Так и стали они колхозными пчеловодами. И выручали крестьян рачительным своим трудом и прибылью. И в годы войны и разрухи всегда у них в хозяйстве не было недостатка в целебном продукте. А сына Николая почему-то прозвали Гоголем, то ли за схожесть имени и отчества со знаменитым писателем, то ли за схожесть лица. В молодости Николай был черняв и с таким же носом, но в течение жизни подрастерял схожесть. Поседел, облысел, ссутулился, только и остался нос гоголевский.

Жил он уж давно один, если не считать собаки по кличке Матрос и кошки Маруси. Супруга давно померла. Как померла! Вроде здоровая баба была, никогда ни на что не жаловалась, а тут… Ведь говорил ей: «Хватит уже в колхозе спину гнуть, пора уже и на покой. Дома вон работы непочатый край». Нет же. В колхозе на огородах в наклон, может быть, где и от солнца спрятаться надо, ан нет, всё в передовицах. Вот, поди, от удара и сковырнулась. Пришла с поля – нет чтобы передохнуть – давай свой огород полоть, поливать. За день там упарилась, изжарилась, полежи, попей холодного молочка, остынь. Но не такова была Татьяна Петровна. Всё ей нужно было сделать сейчас, немедленно. Только забыла, грешная, что лет то уж не восемнадцать, а седьмой десяток.

Короче, приехал Николай Васильевич с пасеки уже к полуночи, а хозяйки нет дома. Темно в окнах. Ну, думал, уж спит, умаялась. Глядь, в доме нет. Зашёл в сарай, гуси загоготали от его фонаря. Осмотрелся, нет и тут. Пошёл весь двор обходом. И вот видит – лежит его Татьяна, головой в картофельный куст уткнулась, а в руках тяпка. Схватил он её, перевернул, а она уж холодная.

Дочь-то к тому времени уж несколько лет как в райцентре жила. Как замуж вышла за агронома, так туда и переехали. Вот Николай Васильевич каждый месяц и ездил проведать её да внучат. Соберёт гостинцев своих, уложит в бричку, а зимой так в сани – и айда по большаку. Всего каких-то двадцать километров.

Собрал он в этот раз довольно приличный набор. Ведь скоро праздник женский. Вроде бы всего понемногу, а всё равно полные сани выйдут, а тут ещё попросила Прасковья дочку подвезти до райцентра, уезжает вроде. Вот же и баба неплохая, а что-то не ладится у ней. Вот и старшая с пузом приехала, студентка. Николай Васильевич жалел соседей. Нет-нет, да поможет чем: то мёду даст просто так, то ещё чего. Прасковья благодарит его, чуть не в ноги кланяется. А он махнёт рукой да и скажет, «Брось, соседка, у меня всё есть, мне что, много надо? Детям и внукам тоже хватает. С собой в могилу всё, что есть, не заберёшь, а вам всё какое подспорье».

Думая про себя разные свои думки, Николай Васильевич, с утра, ещё темно было, накормил всё своё хозяйство и, выйдя за ворота, стал чистить лопатой замёты. Ветер утих, снег перестал, но морозец щипал кончик носа. Убрав у ворот огромный сугроб, он вывел ровный проезд к заметённой дороге.

Вернувшись, Николай Васильевич развернул сани и, подняв оглобли, пошёл в конюшню за своим любимым рысаком. Выведя фыркающего, застоявшегося Огонька, стал запрягать. Конь негромко заржал. Видно было, что обрадовался предстоящей прогулке.

Выехав из ворот, Николай Васильевич остановился у ворот соседей. Зашёл в калитку и постучал в окно. Не дожидаясь ответа, вышел и пошёл закрывать свои распахнутые ворота. Услышал, как у соседей хлопнула дверь, а когда вернулся, то увидел у саней Прасковью и Тоню. Поздоровались. Женщины обнялись. Николай Васильевич указал, куда садиться. Распахнул рогожу, там была кошма, а под ней полушубок. Помог девушке удобней примоститься, укутал её, а фанерный её чемодан поставил ей в ноги. Сам же, не садясь, тронув лошадь, пошёл рядом.

Снежный буран, бесновавшийся двое суток, засыпал некоторые дома почти с крышей. Подъехали к мосту, что был перекинут через небольшую речку. Вместо моста красовался красивый белый утёс в два человеческих роста. Почесав кнутом подбородок, Николай Васильевич повернул лошадь влево. Он знал, что раз снег намело на препятствие, то на юру, наоборот, будет чисто да гладко. Так оно и вышло. Подъехав к пологому склону, где речка разливается и скотина обычно приходит на водопой, они увидели совершено гладкое тырло, а лёд на речке блестел под лунным светом. Не спеша, перешли на другой берег и стали забирать снова вправо. Чтобы не заблудиться, пока не рассвело, Николай Васильевич, ориентируясь на столбы вдоль дороги, пошёл споро, временами объезжая перемёты.