Мария Хайкина - Единожды восстав

Но Элиса не смотрела на него. Тогда он схватил ее за плечи. Элиса попыталась вырваться, но еще недавно нежные руки Дарти казались налитыми свинцом.

– Смотри! Смотри на меня внимательно! – Он почти кричал. – Смотри мне в глаза! Неужели ты не видишь, как я страдаю? За тебя страдаю! Мне больно, что между нами разлад, мне больно оттого, что боль испытываешь ты! Не отворачивайся, Элиса! Я хочу приносить тебе радость, я хочу, чтобы твои прекрасные глаза снова зажглись светом, я хочу, чтобы вновь зазвучал твой веселый смех! Об одном лишь прошу, не отвергай меня!

Элиса молчала. Дарти снова заговорил, слова его текли, ласковые, зовущие, страстные… Они окутывали туманом сочувствия и сострадания, они грели и они обещали. Но главное, что притягивало в этих полных тоски и участия словах, была та искренность, которой они были наполнены, та нежность, что светилась в горящем заботой взгляде, сквозила в каждой нотке молящего голоса. И Элиса больше не отворачивалась. Она смотрела на мужа, и в больших затуманенных глазах ее бился вопрос.

…

А ветер надувает паруса, и шхуна двинется…

Вперед, к далеким странам!

Я плыть хочу!

Не кажется ль вам странным,

Что я спешу,

Что я стремлюсь туда,

Где солнце жарко, и где море сине,

Где пальмы и кораллы, и луга…

Дарти быстро водил пером, слова рвались наружу, они теснились перед его внутренним взором, они укладывались во фразы… Они несли в себе его жажду жизни со всею ее полнотой, его вечное стремление к новым, еще неизведанным ощущениям. Стихи были одним из множества его увлечений, когда на него находило, он забывал обо всем, кроме щемящего чувства тревоги и переполненности, этого стремительного полета мысли и фантазии, которое выливается в пленяющие строки.

Все шло хорошо. Элиса выглядела успокоившейся, она уже оправилась и начала выезжать. Со Стаффи удалось примириться, она простила ему двухнедельное молчание, когда он почти не отлучался от жены. Все складывалось хорошо, и жизнь входила в свою колею.

Дарти отложил перо и перечел наспех набросанные строчки. Он задумчиво потер переносицу. «Вначале, как всегда, выходит несколько небрежно, потом надо будет отлаживать».

Перо снова забегало по бумаге.

Пусть ветер в лицо веет,

Пусть море плещется,

Скрипят над мною реи…

Он воочию видел перед собой рисуемые картины. Распахнутые белоснежные паруса убегают в синеву неба, и море, бескрайнее море расстилается вокруг. Дарти на мостике, и свежий морской бриз холодит его разгоряченное лицо. Волны неспешно проплывают мимо, они катятся туда, за горизонт, где ждут его неведомые опасности и таинственные приключения.

Появление нового лица заставило Дарти отвлечься от заманчивых картин. Он опять находился в собственной комнате и видел перед собой уже не бескрайние морские дали, а своего ближайшего друга Кирсона Стодинга.

Кирсон был старше Дарти почти на четыре года, и это давало ему возможность смотреть на неугомонного приятеля с высоты более взрослого. Обрамленное бакенбардами, вытянутое лицо его напоминало лошадиное, но умный взгляд карих глаз заставлял забыть о некрасивой внешности, а спокойная улыбка и мягкий голос действовали на собеседника умиротворяюще. Сейчас он, улыбаясь, наблюдал, как Дарти сперва отложил перо и посмотрел на вошедшего, потом бросил взгляд на лежащий перед ним лист, вновь схватил перо и продолжил торопливо водить им по бумаге. Не высказывая признаков нетерпения, Кирсон ждал.

– Новые стихи? О чем на этот раз? – спросил он, когда Дарти, наконец, оставил свое занятие.

Дарти нетерпеливо отмахнулся:

– Потом. Сейчас еще слишком сыро. Все потом.

Он встал и отошел от стола. Лицо его выглядело усталым, но довольным.

– Потом наступает не всегда, – заметил Кирсон, присаживаясь на подлокотник кресла. – Сколько раз ты охладевал к своим творениям раньше, чем успевал их закончить.

– Ну и что! – сказал Дарти легко. – Какое это может иметь значение?

– Для других, возможно, и никакого. Но это может оказаться важным для тебя самого. Разве твоему самолюбию не польстило бы осознание того, что ты создал нечто прекрасное? Разве это ни снискало бы тебе популярность?

– А зачем мне это? – возразил Дарти беспечно. – Быть популярным столь утомительно. Творить, испытывать душевный подъем, все забывать, пока ты пребываешь в мире грез, наслаждаться песней слов, вот что меня привлекает. А смотреть, как это оценивают другие, пытаться подлаживаться под их вкусы и интересы, воевать за свою славу, ревниво следить, не затмил ли тебя соперник – нет, это не по мне. Я пишу, когда мне хочется и сколько мне хочется, а до остального мне дела нет.

– Но некоторые твои стихи действительно хороши, – заметил его друг. – И ты не хочешь даже попытаться издать их.

– Я уже говорил тебе, что меня это не интересует. Но довольно о моих творческих планах, – Дарти уселся. – Давай поговорим о другом. Расскажи-ка мне лучше, что новенького творится на белом свете?

– Что новенького, – задумчиво повторил Кирсон. – Ну, что ж, у меня есть, что рассказать. И рассказ мой будет касаться непосредственно тебя.

– Вот как! – Дарти улыбнулся. – Ну, выкладывай, что там стряслось.

Кирсон встал и прошелся по комнате. Лицо его стало серьезным. Не высказывая беспокойства, Дарти ждал.

– До тебя еще не дошли слухи, что проделала твоя жена?

– Вот как, моя жена? Нет мне ничего не известно. И что же она проделала?

– Как только я узнал, сразу поторопился известить тебя.

– Так что же она вытворила? – повторил Дарти.

– Она проникла в комнаты, что содержит мадам Домени, – сказал Кирсон.

Он бросил на Дарти быстрый взгляд. Тот продолжал сохранять спокойствие.

– Ты знаешь, как устроено заведение мадам, ты ведь там частый гость, не так ли? – Дарти не ответил. – Дамам из общества вход туда закрыт. Но твоей Элисе удалось-таки прорваться.

Дарти улыбнулся:

– Представляю.

– Привратник не смог ее остановить. Пока он звал себе в помощь слуг, Элиса была уже в большой зале, где мадам обычно принимает гостей. В зале никого не оказалось. Тогда она двинулась дальше. На этот раз она очутилась в задней комнате, помнишь малую гостиную, что выдержана в малиновых тонах. Там находились три девушки, одной из них была эта блондиночка Стаффи. Ты, конечно, понимаешь, о ком идет речь? – Кирсон снова бросил на своего приятеля взгляд, но и на этот раз Дарти ничего не сказал. Кирсон продолжил рассказ, – не знаю, каким образом Элиса узнала ее, однако она сразу набросилась именно на Стаффи. Подоспевшая мадам с двумя служителями твою жену оттащили, но к тому времени ее жертва имела уже изрядно помятый облик. Как мне говорили, платье на ней оказалось разорвано, а лицо хранило следы побоев. Стаффи увели в всю слезах, а Элису выпроводили на улицу, причем, могу тебе сказать, не без труда.