Мария Хайкина - Единожды восстав

Ровина также не была склонна противиться встречам своей дочери с малопонятным молодым человеком. Она считала, что девушке надо дать время самой разобраться, что рано или поздно она увидит, что за человек ее первый возлюбленный. Что если он окажется недостойным, Юлита сама отвернется от него.

На это Хорвин возражал, что Айтон Дарагон может не дать ей времени разглядеть его. Что он может сделать Юлиту своею прежде, чем та успеет сообразить, что к чему. Что, ослепленная завладевшим ею чувством, Юлита не способна понимать, кто рядом с нею.

– Юлита сейчас переживает свою первую любовь, – говорила Ровина. – В такой период все чувства особенно обострены. А наша дочь всегда была очень чувствительной девочкой, в этом ее особенность и ее беда. Если Айтон смог пробиться сквозь броню ее болезненной застенчивости, если он сумел найти к ней подход, значит он дает ей нечто такое, что для нее очень важно.

– И тем не менее, мне не нравится объект, что Юлита выбрала для своей первой любви, – гнул Хорвин свою линию. – Я просто вижу тот холодный и расчетливый взгляд, каким Дарагон смотрит на нашу дочь. В нем нет даже искры искреннего чувства. Не понимаю, как она этого не замечает!

– Но, быть может, чего-то не замечаем мы с тобой? Ведь мы имеем возможность видеть не так уж много…

– Боюсь, как бы ни было поздно! – возвращался Хорвин к своей основной мысли. – Этот дар Элисы…

– Элиса не хотела ничего плохого своим даром, – примирительно говорила Ровина. – Ты же знаешь, как она относится к Юлите.

– Еще бы! Но лучше бы у Юлиты этих денег не было! Или, хотя бы, о них никто не знал… Но Элиса постаралась раструбить о них всему свету, и наша девочка сделалась объектом для охоты. Уверен, Дарагон – один из таких охотников.

…

Айтон Дарагон, как стало известно Хорвину от Элисы, проживал на улице Оружейников в большом трехэтажном доме. Хозяйка, к которой Хорвин обратился за разъяснениями, оказалась полной круглолицей женщиной в просторной блузке и цветастой юбке. Она предложила Хорвину подняться на второй этаж, пройти по коридору налево и постучаться во вторую дверь. Молодой офицер, как полагала хозяйка, должен быть дома.

На стук Айтон открыл сразу. Глаза его при виде гостя полыхнули огнем, который он тут же притушил, опустив ресницы. Пропуская Хорвина, он сделал шаг назад.

Хорвин огляделся. Комната оказалась просторной, окно, выходящее на улицу, давало достаточно света, вторая дверь в глубине вела в другое помещение. Стол, несколько стульев, диван и буфет составляли обстановку. Хаос в расположении вещей ясно говорил о том, что хозяин не слишком беспокоится о порядке. Однако принадлежавшие ему вещи свидетельствовали и о некотором достатке: две висевшие на стене шпаги были хорошего качества, небрежно брошенный на подоконник плащ с меховой оторочкой тоже был не из дешевых.

Хозяин комнаты был одет по-домашнему: без мундира, в зеленых форменных штанах и белой сорочке. Не приглашая Хорвина присесть, он и сам остался стоять, устремив на гостя взгляд отливающих сталью серых глаз.

– Чем обязан таким вниманием?

Голос Айтона звучал небрежно, но Хорвин сразу ощутил скрытое в нем напряжение.

Ясно осознавая неприятие со стороны отца Юлиты, Дарагон перестал бывать в доме на Заставной улице. Круги их общения не пересекались, и Хорвин не видел Дарагона уже довольно давно. Однако слухи об очередных айтоновых подвигах до него доходили. Он слышал и об успешном участии молодого офицера в скачках. Слышал о том, как за один вечер Дарагон крупно выиграл, тут же все проиграл и с последней ставки отыгрался вновь. Слышал о каком-то споре с братом Харизы Зальцер, в котором Айтон одержал вверх. Все эти вполне обычные в молодежной среде выходки не слишком компрометировали Дарагона, но в них не было и ничего такого, что могло бы вызвать одобрение отца Юлиты.

– Я считаю, настало время объясниться, – сказал Хорвин.

Дарагон на это ничего не ответил.

– Интерес, проявленный тобою к моей дочери, выходит за рамки обычного знакомства, – продолжал Хорвин.

Айтон пожал плечами, как бы говоря, что этого не отрицает.

– Как мне известно, вы часто видитесь как в обществе, так и наедине. Она даже бывала здесь, в этой квартире.

Айтон усмехнулся.

Это вызывающее молчание было достаточно красноречиво. Хорвин почувствовал, что начинает закипать. Он возвысил голос (Айтон вскинул глаза):

– И я предупреждаю, я предпочитаю сказать об этом прежде, чем что-либо произойдет. Если моей дочери будет нанесен малейший ущерб, я не пощажу никого, кто бы ни был к этому причастен.

Усмешка, кривившая губы молодого человека, сделалась шире.

– Вы боитесь, что я обесчещу вашу дочь? – спросил он. – Напрасно беспокоитесь! Мои намерения свершено честны.

– Тогда объяснись!

Вызов был брошен.

Молодой человек качнулся на носках.

– Вы хотите, чтобы я сделал это прямо сейчас? – Теперь глаза его были прищурены.

– Именно для этого я и пришел, – заявил Хорвин.

– Ну что ж… – взгляд Айтона сделался дерзким. – Если вы действительно хотите знать… Не вижу смысла ничего скрывать, даже приветствую откровенность.

Он прошелся танцующей походкой и снова остановился перед отцом Юлиты. Голова его с вьющимися каштановыми волосами была гордо откинута.

– Мое внимание к Юлите объясняется тем, что я намерен на ней жениться! – отчеканил Айтон.

– Вот как? – в голосе Хорвина звучал холод. – И каковы же основания для такого намерения?

Айтон пожал плечами.

– По-моему, это очевидно.

– Я хочу их услышать!

Они смотрели друг на друга.

– Я люблю вашу дочь, – произнес Дарагон.

Голос его был ровен, взгляд серых глаз неподвижен.

Хорвин покачал головой.

– Ты говоришь, что любишь мою дочь, – повторил он. – А может, правильнее будет сказать, что ты любишь ее деньги?

Айтон не отвел взгляда.

– Своих средств я не имею, – сказал он. – Вам кажется странным, что я предпочитаю найти себе жену с состоянием?

Теперь Хорвин прошелся в задумчивости. Наглая напористость молодого человека вызывала у юлитиного отца отторжение, но он не мог не видеть, что прямота Айтона выглядит более привлекательно, чем исполненная лжи льстивая почтительность. Хорвин попытался понять, что таит в себе прозвучавший циничный ответ. Наглую самоуверенность? Искреннее прямодушие? Самозащиту, к которой молодой человек вынужден прибегать?

Айтон больше ничего не говорил. Теперь он присел на диванный подлокотник и из-за приспущенных ресниц следил за перемещениями гостя. Лицо его продолжало хранить вызов.

Наконец Хорвин остановился против молодого человека.

– Хорошо, – медленно проговорил он. – Давай разбираться дальше. Ты претендуешь на мою дочь. Я, как отец, должен принять решение, готов ли я отдать ее тебе. Для этого мне необходимо знать о тебе значительно больше. Кто ты, откуда родом, кто твои родители?