Мария Хайкина - Идущие навстречу. На перепутье

Хорвин стремительно выпрямился. Голова тут же откликнулась тупыми ударами в затылок, и он ухватился за нее, пытаясь унять боль. Повернулся и еще раз посмотрел на лежащую рядом молодую женщину. Светло-лиловый шелковый пеньюар ее сполз вниз, открывая взорам нежную кожу высокой, хорошо сформированной груди. Широко распахнутые глаза, не мигая, смотрели ему в лицо, полные губы кривила торжествующая усмешка.

– Что… что здесь произошло? – пробормотал Хорвин, продолжая держаться за голову.

Элиса приподнялась на локте, ленивым движением она отодвинула падающие на лоб волосы.

– Эту ночь мы провели вместе, – казалось, она сейчас замурлычет.

Гибким хищным движением она потянулась к нему, и точеная рука ее с длинными изящными пальцами скользнула по его голой груди. Хорвин отшатнулся. Элиса растянула губы в улыбке.

– Ну что ты? – ее немигающий взгляд не переставал сверлить его. – Еще недавно ты был таким милым.

– Перестань! – вырвавшийся из его горла вскрик больше напоминал стон. – Я… Я не хочу тебя видеть!

Он торопливо спустил ноги с кровати и тупо уставился на разбросанную по полу свою одежду. Вслед за ним соскользнув на пол, Элиса раскачивающейся походкой прошлась перед ним, наклонилась и подобрала его рубашку.

– Вчера ты так торопился… – пропела она, держа рубашку на вытянутых руках. – Ты даже забыл о своей обычной аккуратности…

Тут страшная мысль холодом ожгла Хорвина. Она заставила его вскочить и вырвать рубашку из элисиных рук. Не замечая больше продолжающую стоять перед ним Элису, не обращая внимания на ее насмешливую улыбку, забыв в этот момент о ее существовании, он в спешке натягивал на себя одежду. Его жена. Ровина. Она должна быть уже дома.

Теперь он метался по дому в поисках жены.

Вечер этого страшного дня, первого в долгой чреде подобных же, застал Хорвина у матери. Ее уютная гостиная, как и всегда, дышала теплом и покоем. Вечерняя темнота скрывалась за кремовыми шторами, в углу мерно тикали большие напольные часы, исходил жаром камин. Стоя у буфета, госпожа Эрейна занималась приготовлением грога. Сжавшись в кресле, Хорвин обхватил голову руками. Голова была тяжелой, стук часов отдавался в мозгу молотом, и ему все хотелось запустить в них чем-нибудь, только бы заставить их смолкнуть и хоть не надолго очутиться в полной тишине. Закончив, мать поставила столик перед ним горячий напиток.

– Выпей.

Хорвин лишь покачал головой.

– От отца не было известий?

– Ты уже об этом спрашивал. Выпей, это поможет тебе успокоиться. На тебе лица нет.

– Мама, я не знаю, что мне делать!

Он взял стакан, подержал и машинально поставил обратно. Снова сжал голову. Мать с тревогой следила за ним.

– Хорвин, не надо так изводить себя. Ты же еще ничего не знаешь.

– Я знаю, что ее нет.

– Но это еще не значит, что случилось что-то плохое.

Хорвин поднял голову.

– А что это значит? Что это значит? – его запавшие глаза выглядели больными. – Почему о моей жене вот уже целый день нет никаких известий? Где я только ни был, у кого только ни спрашивал! Перебывал у всех наших знакомых, исходил все гостиницы… Ни в городской больнице, ни в одной из церквей, ни в этом осточертевшем приюте – нигде о ней ничего не слышали. Отца я попросил попытаться проследить, не покидала ли она город.

– Ты думаешь, это возможно? – спросила мать.

– Возможно все вплоть до самого страшного.

Госпожа Эрейна отошла к камину, неспешно поворошила дрова, постояла, глядя на огонь. Ясный пламень отражался в ее карих глазах, делая их золотыми. Она думала о своем неспокойном и порывистом мальчике, все пропускающем через себя. Любые неполадки, любая несправедливость заставляла его стискивать кулаки и кидаться в бой. Сколько раз она тщетно пыталась успокоить, утишить снедающие его страсти и сколько раз терпела поражение. И еще, подумала она, с детства ее сын отличался тягой к независимости, он никогда не делился с родителями своими трудностями. Но теперь он пришел, пришел за помощью, и это значит, что с ее неугомонным мальчиком случилась беда.

Не поворачиваясь, она услышала, как Хорвин зашевелился, звякнул стакан, видимо, он все-таки выпил свой грог, потом скрипнуло кресло, послышались шаги, ее сын расхаживал по комнате. Наконец он остановился возле камина. Она взглянула на него сбоку. Хорвин смотрел на огонь. Отсветы пламени играли на его острых скулах, темные глаза казались еще темнее.

– Хорвин, – начала она осторожно, – ты можешь мне сказать… Ты не исключаешь возможности, что Ровина покинула Хардон. Если она могла так поступить, значит что-то случилось? Между вами что-то произошло?

Хорвин повернул голову.

– Да, – сказал он коротко. – Произошло.

Взгляд его был застывшим.

– Ты не хочешь рассказать мне?

Хорвин ответил не сразу. Присев на корточки, он протянул к огню руку. Он опускал ладонь все ниже, пока язычок пламени не лизнул ее. Он думал сейчас о том, как легко было клеймить перед другими бесчестящих девушек мужчин, и каково примерить эту роль на себя. Он думал, как ему теперь смотреть людям в глаза, когда он предал их обеих, и ту, что любил больше жизни, и ту, чье присутствие с трудом переносил.

Он ощутил на своем плече руку матери, затем мать оставила его у камина одного. Скрип кресла возвестил, что она села. Вставай, сказал он себе. Вставай и иди к ней. Скажи ей о том, что сделал. Имей мужество рассказать ей об этом сам. Вытерпи все: осуждение, презрение, разочарование. Ты же знаешь, что за свои поступки надо отвечать.

Он выпрямился и повернулся к матери. Вскинул голову.

– Этой ночью, – проговорил он, твердо глядя ей в лицо, – я изменил своей жене с Элисой.

Глаза его матери встревожено прищурились:

– И поэтому Ровина ушла из дома?

– Я уверен, что поэтому.

– Но ты говорил, что не видел ее со вчерашнего дня. Откуда ты можешь знать?

Он стал объяснять. Он уже сотни раз прокручивал произошедшее перед собой, и слова гладко ложились одно к другому:

– Как я узнал, из приюта Ровина ушла вскоре после наступления сумерек. Она должна была вернуться домой, когда я был в комнате Элисы. Единственным свидетельством, что дома она побывала, стали оставленные в прихожей ее перчатки, по словам горничной, когда Ровина уходила в приют, перчатки были на ней. Кроме того, на столике в прихожей стояла свеча. Никто из бывших в доме не признался, что приносил туда свечу, значит, оставить ее там могла только Ровина. Вероятнее всего, увидев нас с Элисой вдвоем, она опрометью бросилась вон из дома, даже не пытаясь поговорить ни с кем. Ты же знаешь, такая порывистость ей свойственна. – Кончиками пальцев он потер виски. Вздохнув, опустил голову. – А вот что случилось дальше, я могу только гадать.