Мария Хайкина - Идущие навстречу. На перепутье

– Все мы грешны, все совершаем ошибки. Не розами, но терниями усыпан наш путь, через ошибки, страдание и осознание совершенных ошибок лежит наш путь к совершенствованию.

Хорвин поднял голову и с мольбой взглянул на своего внимательного слушателя:

– Что мне делать, отец мой, что мне делать? Я не представляю, как мне жить дальше.

Святой отец ласково положил ему руку на плечо:

– Путь каждого из нас к Господу долог и тернист. Господь посылает нам испытания, дабы преодолевая их, мы открывали себя для Добра. – Светлые глаза священника смотрели на Хорвина с пониманием, он говорил хорошо известные слова, не раз уже слышанные во время проповедей, но сейчас, как никогда, Хорвин чувствовал, что слова эти касаются его лично. Служитель Господа говорил, – стремись очистить свое сердце для любви, обратись помыслами к Господу нашему, чья первейшая заповедь – любовь, и Господь поможет тебе. Мне видится, что ты стоишь только в самом начале своего Пути.

Хорвин почувствовал, как в его груди вязким туманом разливается горечь. Он сглотнул и тихо проговорил:

– Отец мой, я хотел бы исповедоваться. Отпустите мне мои грехи.

Первой, кого Хорвин увидел, вернувшись домой, была его мать. Она встретила его у входа, и он сразу разглядел в ее взгляде печаль. У него перехватило горло. Мать тихонько сжала ему руку. Она долго ничего не говорила, и он не выдержал:

– Что? Что? Ну, что ты молчишь? Говори, что?

– Ровина нашлась.

Мать смотрела на него с состраданием.

Сердце его обдало холодом. Ничего еще не закончилось. Все только начинается. Я все еще в начале своего пути. Господь милосердный, дай мне силы.

Ее глаза… Милые светлые глаза того ясного серого оттенка, который становился прозрачным, когда Ровина радовалась и темным, когда огорчалась… Чистые глаза, лучащиеся светом доброты и понимания… Любимые глаза… Сейчас они были другими… Они не горели упреком, их не туманило страдание, они не метались в отчаянии… Они были пустыми. Пустыми не той пустотой бездумья, за которой нет мысли, не пустотой отчуждения, которой человек пытается отделиться от мучающего его несчастья, но пустотой бессилия, той страшной пустотой, которая наступает, когда силы человека истощены, и он дошел до своего предела.

Ровина лежала в постели. Светлые волосы ее разметались по подушке, тонкие руки были неловко вытянуты, прикрытое легким одеялом худенькое тело казалось невесомым. Запавшие глаза, выглядевшие огромными на бледном осунувшемся лице, были недвижны. Ровина не смотрела на стоявших перед ней Хорвина и Эрейну, когда они вошли, она не пошевелилась, не повернула головы, лишь более частое дыхание, вырывавшееся из ее груди, указывало, что их появление не прошло не замеченным.

Большой особняк, в котором они все сейчас находились, был одним из тех, где проживает хардонская элита. Не раз в прошлом, прогуливаясь по уютному липовому бульвару, Хорвин и Ровина любовались на этот строгий и элегантный желтый дом, в классическом стиле украшенный колонным портиком. Иногда они шутливо спорили, пытаясь представить, как он выглядит внутри. Но на этот раз, когда Хорвин с матерью торопливо следовали за лакеем по роскошно обставленным покоям, он даже не видел ничего вокруг, он помнил одно: где-то здесь, в одной из комнат этого богатого и чужого ему дома лежит его пропавшая жена.

Первой их приняла хозяйка особняка, представившаяся, как графиня Кортини. Утонченная дама средних лет, с высокой прической, обрамлявшей узкое выхоленное лицо, она держалась с любезностью и сочувствием, уважающим постигшее их горе. В нескольких словах она рассказала о случившемся. Она с мужем возвращалась домой в карете, уже наступила темнота, и кучер торопил лошадей. Как утверждает их кучер, он не успел заметить оказавшуюся перед каретой молодую женщину. Возможно, женщина выбежала из-за угла слишком внезапно, и он не успел удержать лошадей, хотя она, графиня, не исключает мысли, что именно их слуга допустил оплошность, ставшую причиной несчастья. Так или иначе, женщину отбросило в сторону, к счастью, она не оказалась под копытами, но от сильного удара осталась лежать на земле без признаков жизни. Движимые участием, они отвезли ее в свой дом и оказали всю помощь, какая была возможна. В настоящее время можно с уверенностью утверждать, что жизнь пострадавшей уже вне опасности. Несколько дней не приходила в себя вследствие сильной лихорадки, но сегодня, наконец, ей стало лучше, и она смогла говорить. В качестве своей родственницы она назвала госпожу Эрейну Ристли, за которой сразу же и было послано. При этом известии Хорвин ощутил на себе взгляд матери. Он понял, о чем она думает. Та же мысль была и у него. Ровина назвала свекровь, она не вспомнила о муже. Она не захотела увидеть его первым.

Потом с ними беседовал доктор. Покачивая головой, он долго говорил, речь его была гладкой, уверенной, пересыпанной медицинскими терминами, она была призвана показать, что было сделано все возможное, и то, что Ровина потеряла ребенка, которого носила, становилось неизбежным при полученной ею травме.

Глядя на безжизненно лежащую перед ним жену, Хорвин с тоской думал, что своей обидой убил ее. Она так ждала этого ребенка, так радовалась, так мечтала, как будет растить его. Она была такой счастливой. И вот, в одно мгновенье их дом, их брак, их мечты, все разрушено. Все пошло прахом за один вечер. Всего один вечер разлада – и его семья в руинах.

Он опустился на колени перед постелью.

– Родная моя…

Ровина медленно повернула голову. Теперь она смотрела сквозь него.

– Милая, ты не представляешь себе, как я сожалею…

Губы ее шевельнулись. Голос был тихий, едва слышный, почти бесплотный, как и она сама сейчас.

– Ты… уже знаешь…

Он судорожно стиснул край кровати.

– Да, доктор сказал мне.

Страдальческая складка сморщила ее лоб. Слова давались ей с трудом.

– Я прошу… тебя… оставить меня… одну.

– Любимая, я сделаю все…

Она не дослушала и заговорила вновь. Слова ее шелестели, как старые осенние листья, сухие и поблекшие.

– Не стоит… мучить меня и себя… Мне надо… быть одной…

– Ровинушка! Я только хочу…

– Уходи, прошу тебя… прошу тебя…

Глаза ее глядели на него, но как будто его не видели, она была сейчас не здесь, душа ее витала где-то далеко, с ее неродившимся ребенком, которого она не будет теперь кормить, пеленать, укачивать, с которым не будет разговаривать, которому не будет улыбаться, которого не будет учить ходить, говорить, знакомить его с огромным и потрясающе интересным миром. Он не придет в этот мир, и поэтому и его матери не стало в этом мире места.

Хорвин почувствовал, как Эрейна тихонько сжала его плечо: