Мария Хайкина - Идущие навстречу. На перепутье

– Что это? – спросила она с недоумением.

– То, что заменяет им кофе, – спокойно ответила Ровина, забирая у нее кружку и возвращая на ее место.

– Не понимаю, как это можно пить!

– Элиса, ты забываешь, что далеко не все живут в таком достатке, как ты.

Перед элисиными глазами вновь предстала картина, увиденная ею, как только они с Ровиной пришли в приют. Ее кузина достает из корзины пирожки, вокруг нее толпятся эти убогие дети, их вытаращенные глазенки жадно горят, вытянутые руки расхватывают угощение и тут же их прячут среди одежды, и от поднятого ими шума у Элисы звенит в ушах. Элиса тряхнула головой, отгоняя неприятное видение.

– Ну хорошо, хорошо, я знаю, что здесь – приют для бедноты, – заговорила она, отвернувшись от стола и брезгливо отряхивая руки. – Мне не ясно другое. Тебе, тебе-то зачем все это нужно. В мире множество бедных, ну и пусть их! Зачем обременять себя возней с какими-то бедолагами, когда есть множество более интересных занятий.

– Если кто-то нуждается в помощи, и я могу оказать ее, я чувствую, что должна это сделать, – мягко сказала Ровина.

Элиса недовольно пожала губы:

– Невозможно помочь всем нуждающимся.

– Всем, конечно, помочь невозможно, – согласилась Ровина. – Я хочу помочь хотя бы некоторым. И потом, когда я вижу, что моими усилиями кому-то сделалось чуть лучше, и на душе у меня становится светлее.

Элиса пожала плечами, как бы говоря: «не понимаю», и направилась к выходу. Ровина догнала ее и пошла рядом. Элисино отношение к приюту ее не удивило, такое мнение ей было знакомо. Перед глазами сразу встал другой человек, не раз высказывавший схожие мысли.

– Знаешь, – заговорила она, беря кузину под руку – ты не одинока в своем мнении. Хорвин тоже считает, что мне не следует заниматься приютом.

Элиса остановилась, в глазах у нее промелькнул интерес:

– Хорвин? Вот как?

Ровина вздохнула, ей вспомнились их бесконечные споры о том, чем ей следует и чем не следует заниматься.

– Он тоже говорит, что это – не мое дело, что всем помочь невозможно, – Элиса внимательно на нее смотрела.– Но я знаю, что дело совсем в другом. На самом деле он просто ревнует.

Элисины брови поползли вверх:

– Ревнует?

Ровина пожала плечами:

– Конечно. Он ведь такой собственник, ему бы хотелось, чтобы я принадлежала ему вся, без остатка. А у меня находятся какие-то свои занятия, не имеющие к нему никакого отношения, вот он и ревнует.

Ревность Хорвина была той червоточиной, той каплей дегтя, что встречается даже в самых счастливых семейных парах. Споры, взаимные обиды грозой проносились над их домом, и хотя за ссорой всегда следовало примирение, обоих не оставляло ощущение, что между ними нет полного согласия.

Лукавый огонек промелькнул в элисиных глазах:

– А к молодым людям он тебя не ревнует?

– А вот этого как раз нет, – улыбнулась Ровина. – Он прекрасно знает, что кроме него для меня никого не существует.

…

До дома оставалось уже немного, когда Элиса остановилась, как вкопанная, и заявила, что не сделает дальше ни шагу, пока не передохнет. Пришлось зайти в случившийся рядом трактир. Трактир оказался небольшим, и, видимо поэтому, здесь не было обычной для таких заведений сутолоки и толкотни. Простые деревянные столы без скатертей выглядели чисто, одинаковые стулья с высокими спинками и пылающий жаром камин придавали помещению уютный вид. Посетителей оказалось немного: две дамы что-то оживленно обсуждали за своим столом, да пожилой господин в пенсне степенно вкушал обед.

Запросив себе чаю и сладкого пирога, Элиса с жадностью накинулась на еду. Неторопливо отхлебывая из своей чашки, Ровина с сочувствием на нее поглядывала. Она видела, насколько утомительным оказался для Элисы этот день, как тяжело ей было находиться среди людей, чей смысл жизни составляло не праздное времяпровождение, как у нее самой, а их работа, насколько чужды были ее кузине сами интересы бедных приютских детишек. Не надо было, сокрушалась Ровина, приводить ее туда, она слишком привыкла, с малых лет была приучена тратить жизнь на себя самое, и никакая благотворительность не может ни заинтересовать ее, ни доставить ей удовольствия.

Элиса с жадностью пила уже вторую чашку, и ее усталое личико бороздили тени. Что-то беспокоило ее, что-то забрало у нее свойственные ей жизнерадостность и беспечность. Но вот горячий чай вернул краски на ее побледневшие щеки, Элиса оживилась и стала забрасывать кузину вопросами. Оказалось, что многое из увиденного вызвало-таки в ней интерес, и она жаждала во всем разобраться.

– И что их, действительно, приносят прямо в корзинах?

Об оставленных в корзинах младенцах упоминала госпожа Тридль. Ровина объяснила, что часто матери, вынужденные отказаться от своего ребенка, подкидывают новорожденного на церковную паперть или прямо к дверям приюта. Причины такого поступка бывают разные, одних на это толкает бедность, другие избавляются таким образом от своего незаконного плода. Рассказ произвел на Элису впечатление.

– И все приютские дети – вот такие, из корзин? – черные глаза ее были удивленно расширены.

Ровина покачала головой:

– Нет, что ты! Дети попадают туда по-разному. Кто-то остается сиротой после смерти всех близких, кого-то родные сдают в приют, понимая, что сами не в силах прокормить ребенка.

Тут ей вспомнился десятилетний Стэси. Он с сестрой оказались в приюте относительно недавно. Отца с матерью в короткий срок унес тиф, из родных осталась лишь еще не старая, но уже изношенная жизнью тетка, которая не могла их взять, так как сама с трудом тянула своих троих детишек. Возможность пристроить брата с сестрой в приют можно было считать избавлением для всех. Но Стэси никак не приживался в казенной обстановке. Сестра его легче приняла приютские порядки или потому что была старше, или у нее, как у девочки, оказалось больше терпения. А Стэси тосковал. Он то прятался по темным углам, то становился неуправляемым. В такие минуты он с криком носился по двору, набрасываясь с кулаками на каждого, кто пытался его остановить. Ровина не раз пыталась успокоить его, приласкать, но мальчик оставался безутешен, и взгляд его беспокойных светлых глазенок и непокорные рыжие вихры, с которыми не мог сладить ни один гребень, часто стояли у нее перед глазами.

Элиса, казалось, забыла об их разговоре, она была погружена в себя и задумчивые морщинки туманили ее высокий лоб. Наконец она встрепенулась.

– Да что мы все о приюте, да о приюте, – капризно потянула она, движением руки отметая от себя приютские проблемы. – Что, нельзя найти темы поинтереснее? Давай лучше поговорим о супругах Ристли.

За день до этого Ровина познакомила свою кузину с родителями Хорвина. Их принимали в той же комнате, в которую Хорвин когда-то впервые привел свою подругу. И также доброжелательно улыбались глаза хозяйки, Эрейны Ристли, сочувственно слушавшей элисин эмоциональный рассказ, и муж ее хранил свое обычное молчание, и в уютной гостиной с кремовыми шторами царил покой. Эрейне Ристли было уже за пятьдесят. Не смотря на возраст ее фигура еще сохраняла стройность, карие глаза гармонировали с золотистыми, лишь немного тронутыми сединой волосами. Внешность Карита: его смуглая кожа, еще черные несмотря на проступающую седину волосы и вытянутое лицо выдавали его иноземное происхождение – он был родом из горцев – свободолюбивого народа, проживавшего в Дригестинских горах, раскинувшихся на южной границе Эретрии.