Мария Хайкина - Идущие навстречу. На перепутье

– Ты знаешь, – в элисином взгляде загорелось любопытство, – я так и не поняла, кем Хорвину приходится госпожа Эрейна?

Подавив легкий вздох, Ровина переключилась на новую тему:

– Пожалуй, правильнее было бы назвать ее мачехой, ведь она является второй женой его отца. Но так как именно она растила Хорвина с самого детства, он всегда зовет ее матерью.

– Госпожа Эрейна мне понравилась, – заявила Элиса. – Но отец Хорвина… Он ведь, кажется, из простых. А госпожа Эрейна больше напоминает знатную даму.

– Так и есть, – подтвердила Ровина. – Она принадлежит к обедневшей ветви знатного семейства.

Карит Ристли служил егерем. Дома он появлялся нечасто, проводя большую часть временя на месте своей службы, в имении графа Дэртмура. Когда-то давно госпожа Эрейна поведала Ровине историю своего знакомства с простым егерем, их безнадежную любовь, так как оба они оказались связанными семейными узами, их позднее соединение, когда через несколько лет после смерти при родах жены Карита болезнь свела в могилу и мужа Эрейны. Не знавшая ничего этого Элиса презрительно надула губки.

– Как странно, что такие люди оказались вместе. Не понимаю, что их объединяет!

Ровина предпочла ничего не объяснять, если госпожа Эрейна захочет, она обо всем поведает сама. Поэтому она ответила коротко:

– Их объединяет всего лишь любовь. Тебе это кажется невозможным?

Элиса молча потупила глаза, уж она-то прекрасно представляла, как это неистовое, всепоглощающее, ужасное чувство может сводить с ума. За столиком воцарилось молчание, тень набежала на обычно спокойное ровинино лицо, Элиса, печально хмурясь, задумчиво водила пальчиком по столу.

– Но этот Карит… – заговорила она вновь, – он производит неприятное впечатление. Все молчит и молчит, и сверлит тебя своим мрачным взглядом. Ну что он от меня хочет?!

Ровинино лицо сразу осветила улыбка, и морщинки, бороздившие ее лоб, разгладились.

– Не думаю, чтобы он хотел от тебя чего-либо. Он, действительно, очень молчаливый человек, в разговор вступает только, когда находит нужным. Так что, тебе не о чем беспокоиться.

Элиса гордо вздернула голову:

– Вот еще! Я и не беспокоюсь. Просто мне неприятно такое поведение. – Мысли ее тут же перескочили на другое, – послушай, я заметила, что у него ладонь искалечена. Ты не знаешь, как это случилось? Наверное, это было на охоте, он ведь – егерь.

Левая ладонь Карита была скрючена, и он не мог ей свободно пользоваться. На элисин вопрос Ровина покачала головой отрицательно:

– Нет, это не связано с охотой. Хорвин говорил, что руку его отец покалечил в юности, когда еще жил на родине. С ним тогда случилась какая-то тяжелая история, но что именно, я не знаю, Карит никогда об этом не рассказывал.

Элиса округлила глаза:

– Как интересно! И ты не пыталась разузнать, в чем там дело?

– Нет, я уверена, что, если он сочтет нужным, он сам скажет, а заговаривать об этом первой я считаю неэтичным.

– Какая ты все-таки правильная, – поджала Элиса свои полные губки. – А вот я бы поинтересовалась.

– И получила бы отпор, – ответила Ровина спокойно. – Отец Хорвина никому не позволяет лезть себе в душу.

Элиса пожала плечами.

– Ну, как знаешь! – Она скользнула вокруг скучающим взглядом, потом глаза ее вновь загорелись и, наклонившись к Ровине, она сказала заговорщицким шепотом, – послушай, а не заказать ли нам еще и булочек со сливками?

– Ты читаешь эту книгу?

– Да.

– А я часто думаю о том, что было между нами. А ты… ты думаешь?

– Нет.

– Я все помню…

– Ты что-то хотела?

– Я только… Ровина просила передать, что обед будет через десять минут.

– Скажи ей, что я сейчас спущусь. У тебя все?

– Д-да… Так мы… ждем тебя?

Элиса поворачивалась на каблуках так, что подол ее платья закручивался, и выплывала из комнаты. Хорвин отшвыривал книгу, которую читал, и мрачно смотрел ей вслед. Все опасения его оправдались: как и в былые времена, она пыталась с ним заигрывать. Элиса не упускала ни одной возможности продемонстрировать ему свою привлекательность. Когда она шла мимо него той чуть раскачивающейся плавной походкой, от которой так соблазнительно колышется пышная ткань подола, когда она склоняла набок свою очаровательную головку, и черные глаза ее искоса смотрели на него из-под приспущенных ресниц, когда она, устроившись напротив, принимала изящную позу, выгодно подчеркивающую ее точеную фигурку, он знал, что она проделывает все это для него только одного. Ни малейших сомнений не вызывало значение этих обращенных к нему двусмысленных улыбок, завлекательных взглядов, многозначительных просьб. Когда он возвращался со службы, она, как бы невзначай, встречала его еще на улице, и, состроив на личике очаровательную гримаску, просила довести себя до дома. Она норовила оказаться с ним наедине, и, едва ей это удавалось, принималась оживленно болтать, стараясь и его заразить своим весельем. И во всем, о чем бы она ни говорила, об объединяющих их в прошлом событиях, о своих былых победах, о своих интересах, во всем звучала одна мысль: посмотри на меня внимательно, оцени меня по достоинству, разгляди, наконец, как я хороша. И всегда, и везде его преследовал ее настойчивый взгляд, в нем был призыв, в нем была мольба, и в нем не переставала биться тревога.

Ибо за его внимание сейчас боролась не та молодая женщина, которую он знал когда-то. Она не была уже завоевательницей, триумфально шествовавшей от одной победы к другой. Вокруг нее больше не кружились отдававшие ей дань восхищения поклонники. Она не была хозяйкой роскошного особняка, в котором легко было бы осыпать милостями любого гостя.

Она была теперь просительницей. Она сама просила крова, она просила заботы, она просила участия. Она просила внимания у человека, который когда-то уже предпочел ей другую.

И все-таки Хорвин не мог понять, осознает ли она безнадежность своей борьбы. Она не выглядела несчастной проигравшей. Молодая женщина, пытающая вызвать его интерес, прекрасно знала себе цену. Знала цену своей внешней привлекательности, своему умению подавать себя, знала цену исходившему от нее ощущению жизненной силы.

Но, главное, он видел в Элисе человека, никогда не сдающегося, не привыкшего и не умеющего отступать. И это вызывало у него тревогу.

…

– Эта девица просто не дает мне прохода.

– Она такая. Ей все время нужно кого-нибудь завлекать.

– Не кого-нибудь, а меня.

– Ты что, боишься не устоять?

– Нет, но… меня беспокоит ее настойчивость. Я не знаю, чего еще от нее ожидать.

– Не стоит так тревожиться. Она просто не умеет по-другому. В конце концов, она была когда-то влюблена в тебя.

– По-моему, не только когда-то.