Иван Ленивцев - Я своих не сдаю

Сердце упало, как оборвалось, кинуло в жар, в холод, в пот. Жора выронил удочки и съежился: он остался один на один с чудовищных размеров ледоколом, и тотчас ощутил на своей дрожащей шкуре, как он ничтожно мал, беспомощен перед этой громадой тяжело дышащего металла, этим удивительным творением рук человеческих.

Ледокол сердито прокашлялся, выпустил из трубы темное колечко дыма, похожее на удавку и пугающе рявкнул: у-у-у! Мол, уходи с дороги, червяк!

Долгов опять панически заметался: и удочки жалко, и пойманную рыбу, а главное – себя, себя, бедолагу! А тут еще некстати разгулявшийся ветерок подхватил со льда газету с Конституцией и шаловливо играясь, швырнул ее прямо в лицо, залепив рот, нос, глаза.

«Да пошла ты… – задыхался Жора, пытаясь освободить лицо от печатного органа. – Прилипла, дрянь!»

Наконец, он отодрал газету от лица… И тотчас жирная газетная строка буквально стеганула по глазам: «Право на личную неприкосновенность». Машинально прочитал, вроде как даже неосознанно. Но мозг тотчас угодливо напомнил: «Кажись, статья двадцатая. Каждый человек имеет право на жизнь». Каждый! Повторил – и эта вроде бы простая, незатейливая строчка поразила Долгова, воодушевила его на шаг, которого он сам от себя не ожидал. Решение пришло и завладело им мгновенно: я остаюсь! Закон на моей стороне, я первым пришел на это место и тот, кто попытается согнать меня с него, нарушит мои права и свободы, дарованные и гарантированные мне нашей Конституцией.

Ледокол вторично проревел басом: у-у-у! Удивительно, но после этого трубного вопля решимость Долгова остаться не только возросла, но еще больше окрепла. Попугаисто повторяя: «Право на жизнь, право на жизнь» – Жора передвинул стульчик, показав ледоколу спину. Он опять взял в руки удочки и навис над лунками.

Ледокол, возможно впервые в своей бродяжничьей жизни столкнувшись с подобной наглостью, задумчиво захрустел льдом. Затем миролюбиво, и даже вполне корректно спросил:

– Эй, рыбачок! Ты часом не болен?

Жора, сделав вид, что не слышит идиотского вопроса, еще ниже опустил голову и уставился на свои валенки на толстой резиновой подошве – морская соль застыла на них белой накипью.

«Подумать только, сколько соли впустую пропадает! – с досадой болеющего за весь дальневосточный регион, крякнул Жора. – А нам приходится завозить ее аж с Усолье-Сибирского! Втридорога покупать, загружать, везти по „грабительской железке“, опять разгружать… какая глупость! А здесь, у меня под ногами этой соли видимо-невидимо, дармовой, халявной соли! Одна… две… три… – считал он, снимая с крючков изгибающуюся корюшку. – Ого! Восемь штук с одной удочки! А я, дурак, хотел уйти…»

– Эй, гражданин! Отойдите, пожалуйста, в сторону! – просительно донеслось с ледокола. – Из-за вас мы не можем напрямую подойти к лесному причалу! У нас договор! В Японии ждут лес! Нам грозят штрафные санкции!

«Во, другое дело, – обрадовался Долгов, ожидавший от моряков более радикальных действий в виде угрожающий маневров ледокола или хотя бы обычной русской матерщины. – Сразу пожалуйста, битэ-дритэ-пардон! – развеселился он. Впрочем, знание конституционных законов вселило в него такую уверенность, что он даже осмелел, если не сказать – обнаглел. – Ой, лес в Японии ждут… надо же! Да плевать я хотел на вашу Японию с ее штрафными санкциями! В сторону отойди! Сейчас, разогнался! Вы весь лес в округе повырубали, а я в сторону! Как бы не так! Скоро весь Дальний Восток в лысую Англию преврате, а вам все мало: и рубите, и рубите! Ублюдки! – ругаясь, Жора не забывал снимать рыбу с крючков. – В сторону им! И не подумаю, меня так просто не запугаешь, мы себе цену знаем… – храбрился Долгов, впрочем, ощущая где-то в области поджелудочной железы противный страх, временами переходящий в ноющую боль. Ведь еще неизвестно, что у этого придурковатого корыта на уме, попрет сдуру напрямик – и все, буль-буль Жорик! Бр-р! Не дай бог! Хорошо еще, что у него пушек нет, а то запросто мог бы расстрелять, как фашистский рейдер „Адмирал Шеер“, помнится, потопил наш пароход „Сибиряков“. И эти утопят – и в плен не возьмут. Наверняка ледокольщики, как черти злы на меня… Да нет, не утопят, не должны, вон на берегу сколько свидетелей… да и просто обязаны соображать морячки, что утопить человека, лишить его жизни – подсудное, согласно нашей Конституции, дело…»

Жора повернул голову и пристально всмотрелся в угрожающе застывший нос ледокола. На крутой обмороженной скуле отчетливо выступали покрытые изморозью буквы. Что там еще за тайнопись?

«Ба-а!! Кого я вижу! – прочитав название ледокола, Жора не смог сдержать возглас удивления. – Васька! „Василий Поярков“! Боже мой! Неужто это ты! Ну, здравствуй, здравствуй, старый знакомый! Помню, помню! Это же ты спас меня и мою „тойоточку“ в прошлогоднем марте, когда льдину с людьми, с машинами оторвало от берега и понесло в океан. Спасибо друг, спасибо дорогой! За эту нашу с тобой встречу не грех и выпить…»

Зажав коленями удочки, Долгов налил в кружку кофе, выпил и закрыл глаза… Словно наяву, отдельными кусками замелькали перед глазами стоп-кадры того страшного мартовского дня: внезапный налет ветра-южняка, расстрельный треск ломающегося льда, пилообразная трещина, удаляющийся берег, мечущиеся на льдине рыбаки, всеохватная паника, крики отчаяния, парализующий страх, могильная темнота, грозное дыхание океана, прощальный плеск волн и долгое-долгое ожидание мучительного конца… И вдруг, о чудо! Во мраке метели: огонек!… тусклый лучик!… лу-уч! И страшно неправдоподобная тишина взорвалась криками, воплями: «Ур-ра! Спасены!» А луч прожектора все ближе, ближе… И вот уже, будто из морской пены, подобно сказочному богатырю появился он – «Василий Поярков», Ледокол с большой буквы! Был спущен трап, вывалена за борт стрела-тяжеловес для подъема машин, в столовой, в кают-компании спасенным предложили горячий чай, бутерброды. Вырванные из ледяной пасти океана рыбаки, глотая крепкий чай, искренне благодарили: «Спасибо вам огромное, моряки-ледокольщики! Спасители вы наши!»

Долгов вытер тыльной стороной ладони, ползущую по щеке одинокую слезинку.

«Да-а, натерпелся я тогда страху, как осиновый листик дрожал, чего уж тут скрывать. Готов был все на свете отдать, лишь бы спастись. Любимую „тойоточку“ готов был отправить на дно морское, лишь бы самому спастись. Да и не я ж один струсил, все шестьдесят четыре человека сгинули бы, если бы не этот ледокол. Я до сих пор не пойму, как он в ту метельную ночь разыскал нас в открытом море. Повезло нам. Спасибо ледоколу. Я добро помню… Я все помню…»

Долгов отвернулся от ледокола, налил себе кофе, с причмокиванием выпил – от бутерброда отказался.