Иван Ленивцев - Я своих не сдаю

Между прочим, и он – Виктор Кондратьев тоже бывает счастлив. Не слишком часто, как хотелось бы, но бывает. Хотя у Витьки, как говорится, ветер свистит в карманах, он не жадный, ему много счастья не надо: собрал десяток-другой пустых бутылок, удачно сдал их в приемный пункт, зашибил копейку, купил жратвы, заморил червячка – и вот он уже счастлив, как тот воробушек. Собранные бутылки худо-бедно обеспечивают Витьке и сносное питание, и дешевую выпивку, и прочие мелкие радости жизни. Ой, да что там десяток! – одна найденная бутылка вызывает у него, наверное, такой же кратковременный прилив счастья, как и у кладоискателя наконец-то нашедшего долгожданный клад. Об одном он может только жалеть: что счастье выделяется ему не каждый день, а как бы порционно: сегодня густо, завтра – увы! – пусто. Все так – вчера, к примеру, он остался без очередной порции счастья, и посему лег спать голодным и трезвым, ну абсолютно трезвым! Зато сегодня костистую Витькину спину дружески обнимал грязно-объемистый рюкзак, полный стеклянного счастья… А вон еще одно счастье блестит! В траве!

Узрев в зелени газона блеск стекла, Витька аккуратно, тремя пальчиками поднял бутылку, бережно протер ее рукавом поношенной китайской куртки и вслух прочитал на этикетке: «Пиво… «Жигулевское»… «Светлое»…

– Эй, Кондратьев! – Чей-то резкий окрик пенным огнетушителем мгновенно потушил Витькино счастье, заставив его самого резко вздрогнуть. Голос показался знакомым. Кого это нелегкая принесла? Витька медленно повернул голову…

Вот те на! Участковый! Младший лейтенант Федоскин, чтоб ему пусто было! Нигде продыха не дает, змей стоглазый! Правду говорят: Бог сотворил два зла: участкового и козла.

Честно говоря, Витька испугался, однако поднятую бутылку не бросил – опустил ее на траву мягко, даже бережно.

– Подойди ко мне! Ну, живей, живей! – Раздражение в голосе участкового как кнутом подстегнуло Витьку, и он, пугливо позвякивая бутылками в рюкзаке, мелкими шажками засеменил к полицейскому, на ходу гадая: где ему сегодня придется ночку коротать: на жесткой лавке отделения или в родном бараке-развалюхе?

– Ты почему в самом центре города шляешься? – строгим тоном спросил участковый. – Тебе что, на окраине мало помоек? Я же запретил тебе, и тебе подобным появляться в центре. Нечего позорить город своим пахабным видом… – Федоскин брезгливо оглядел бомжа с ног до головы. – Или у тебя память короткая?

Да нет, на свою память Витька пока что не жаловался, он и сам точно знал где находится в настоящий момент: вон розовое, похожее на африканскую птичку фламинго здание городской мэрии со слоновьими ногами-колоннами; рядом – летнее кафе «Бистро» с вынесенными на улицу столиками под разноцветными зонтами от дождя и солнца; через дорогу – бетонная автобусная остановка «Авангард», похожая на орудийно-пулеметный дот в Уссурийском укрепрайоне, где когда-то служил Витька. Центр города! Он в самом центре, где бутылок в зелени газонов – что грибов в лесу в урожайный год. Но сейчас надо думать не о бутылках, а тем более не о грибах, сейчас надо думать как дать деру во все лопатки, чтобы не вставил тебе Федоскин фитиль в одно известное место.

И Витька закрутил нестриженной головой, заюлил, заохал притворно: «Ох, да как же я так! Вот дурень слепошарый! В самом центре! Надо же такому…»

– Хватит придуриваться! – раскусил его нытье полицейский, хищно оглядывая улицу – он должно быть привычно желал проучить кулаками непослушного бомжа. Однако на улице было довольно многолюдно, а тут еще к остановке подошел рейсовый автобус и выплюнул из своего душного чрева очередную порцию, явно недовольных местным автосервисом пассажиров. Младший лейтенант нехотя перебросил папку в правую руку – экзекуция любимым справа в челюсть на время откладывалась.

– Товарищ лейтенант, извините меня, я по случайности, я по ошибке, по забывчивости! Ну простите! Поверьте мне, я больше не буду… – канючил Витька весьма ободренный тем, что кулачная угроза, кажись, миновала.

– Молчать! По ошибке он! Знаю я ваши ошибки! Сейчас оформлю протокол на пятнадцать суток – по-другому у меня запоешь! – пригрозил участковый.

– За что, товарищ лейтенант? Я же ничего такого…

– Закрой, говорю, пасть! Ничего он такого… Я тебя предупреждал не появляться в центре? Предупреждал?

Было такое. И поэтому Витька не стал спорить, лишь согласно кивнул головой. Лучше промолчать, не лезть в бутылку, а то ни за что ни про что можно загреметь в отделение, где летом в переполненной камере, ох как плохо! Зимой – другое дело, зимой тепло, сытно, весело! Однако, ситуация в настоящий момент паршивенькая, надо как-то изворачиваться, иначе мент точно может в камеру бросить.

– Кондратьев, чего задергался, камеры испугался? – заметил Витькино замешательство полицейский, расплываясь в довольной улыбке. – Испуг – это хорошо! Когда человек боится, значит, он уже по-тихоньку, постепенно начинает исправляться. Страх – не последний воспитатель. Как тебе известно, у нас в камере пиво не нальют, сушенной корюшки не поднесут… – кажись, соизволил пошутить Федоскин.

Витька соответственно, заискивающе хихикнул – раз мент снизошел до шутки, это добрый знак, может, все обойдется пинком под зад. Врежет в свое удовольствие – и отпустит. А что, нормальный вариант. Впрочем, сейчас, скорее всего, начнет читать свою любимую лекцию на тему, что такое хорошо, а что – плохо. Можно и послушать, спина не отвалится.

И Витька виновато опустил голову, дескать, ругайте меня и в хвост, и в гриву, я готов выслушать всю горькую правду о своем аморальном, безнравственном, антиобщественном поведении. Привычно выслушать. Ругайте меня, но только отпустите… ну, пожалуйста.

– Эх, Кондратьев, Кондратьев! – с некоторой долей сочувствия вздохнул участковый, видя, как на глазах исправляется его подопечный. – Разве можно так жить? Ведь ты не живешь как все нормальные люди, ты зря землю топчешь, попусту небо коптишь, ты существуешь подобно дикому животному, да и от пещерного человека ты недалеко ушел. Ведь раньше ты был нормальным мужиком, хорошим семьянином, я знаю, ты в техникуме судостроительном учился, на заводе работал. Будь добр, ответь мне откровенно: в чем смысл твоей жизни?

Для Витьки этот вопрос был неожиданным, и он, честно говоря, растерялся.

– К-как это? Какой смысл? В чьей жизни? Моей, что ли? Не пойму я… В каком смысле?

– В прямом! – Федоскин, будто казак шашкой, наотмашь рубанул воздух черной папкой. – Отвечай! Для чего ты живешь на белом свете?

– А, понял, понял! – быстро закивал головой Витька и даже слегка задумался, но не зная, как угодить младшему лейтенанту, вынужден был честно признаться: – Товарищ лейтенант, ну не знаю я… я, как все… все живут, и я живу… живу – никому не мешаю… воздухом дышу, хлеб жую, есть за мной грешок – выпиваю… иногда.