Борис Алексеев - Количество жизни

– Спасибо, я вас навещу чуть позже. А теперь я должен идти: мой час на исходе.

…Дмитрий подошёл к забрызганному кровью участку улицы и оглянулся. Вокруг не было ни души. Напряжением слуха он различил тончайшее трепетание воздуха. Память мгновенно классифицировала звук, Дмитрий отпрянул в сторону. Рядом с местом, где он только что стоял, в оконную раму воткнулось металлическое перо.

– Ну здравствуй, Димка-самурай! – От стены отделился улыбающийся хозяин улицы. – А ну припоминай: долбаный Афган, Герат, стрелковый взвод Маркуши и ты, такой геройский, простреленный в обе ноги, волочишь на себе зелёного баклана, меня! Как я тебя искал по госпиталям и на гражданке искал, должок вернуть хотел. А ты, гляжу, сам пожаловал!..

Дмитрий разглядел на глазах собеседника слёзы. Да он и не скрывал их. Герат… Вовка Смольников! Милый трепач по кличке «Свиристель»…

Из окон на боевых товарищей испуганно поглядывала уличная шпана. Таким сопливым своего геройского Вована они не видели никогда. Дела!

Когда Алексею Борисовичу исполнилось шестьдесят годков, потянуло его на литературу. Да так потянуло! Писал «юный» графоман поначалу излишне витиевато, со множеством стилистических украшений. Однако слог его постепенно оттачивался, и уже через год из-под пера сочинителя ложилась на лист вполне выверенная строка, ласкающая слух. Без труда набив на клавиатуре несколько десятков коротких рассказов, Алексей Борисович призадумался. В беглости сочинительства он почувствовал скрытый подвох.

Как человек, впервые переступивший порог церкви, тотчас становится пламенным пророком, так и в непринуждённом трепетании авторской строки Алексей различил неприятное скольжение ума, прикрытое лукавым перестуком клавиатурных литер.

Разместив тексты на портале «Проза. ру», наш герой любил читать благосклонные рецензии собратьев по творческой лаборатории и еженедельно тратил немалые деньги, оплачивая анонсы опубликованных рассказов. Чужие тексты он читал мало, вернее, вовсе не читал. Не по причине пугливого нелюбопытства, а, скорее, из внутреннего желания сосредоточиться только на собственном мироощущении. Иногда, правда, склонив седую голову над сочинением какого-нибудь юнца, он лениво пробегал глазами строки и снисходительно щурился на каждый обнаруженный в тексте ляп.

Однажды Алексей Борисович натолкнулся на замечательный рассказ совсем юной девушки. Как ладна, внутренне красива и глубока была её речь! Как неожиданно она говорила о простом и обыкновенном! Неслыханное дело, Алексей перечитал рассказ девушки дважды от начала до конца, искренне радуясь правым полушарием встрече с высокой литературой, а левым ощущая неприятный холодок зависти. Такая молоденькая и так пишет!..

С неделю Алексей как сыч бродил по кабинету. Его несомненный литературный талант, разрушенный до основания рассказом юной примы, выл подобно собаке, брошенной хозяином на произвол судьбы.

«Что делать? – спрашивал он самого себя. – Моя строка изящна, но обыкновенна. Так могут писать и другие». Пытаясь сформулировать случившееся, он стал читать классиков. Открыл томик Грэма Грина, но вскоре со злостью захлопнул книгу. Отточенная английская вязь навевала на него скорую скуку. Попробовал читать Чингиза Айтматова. На этот раз отпугнуло излишне сложное, как ему показалось, построение речи.

Недовольство ободрило Алексея. Однако, что бы он ни читал, его как магнитом тянуло к девичьему сочинению. Стоило пробежать глазами хоть пару её волшебных строк – оторопь возвращалась. Алексей Борисович потерял аппетит, стал больше пить, осунулся и в конце концов решил уехать в Крым – в зимнюю непогоду и одиночество.

Что произошло с Алексеем в Крыму, знают только штормовой ветер и серый, в пенистых бурунах котлован Чёрного моря, полный до краёв холодной, неприветливой жидкостью. Однако, несмотря на крымскую непогоду, в Москву Лёша вернулся обновлённый, или, как говорят ныне, переформатированный.

Он распахнул дверь, сорвал с плеч пальто и не глядя бросил заснеженный драп в сторону вешалки. Поспешно, не снимая ботинок, Алексей прошёл в кабинет. И хотя в кабинете всё было по-прежнему, Алексей Борисович воскликнул в сердцах: «Какая теснота!».

Включив компьютер, он с грохотом подтащил стул к рабочему столу и присел перед клавиатурой. С минуту сидел молча, затем тихо скомандовал самому себе: «С Богом!».

Отец мой был человек спокойный и рассудительный.

Помню случай. Я учился в третьем классе, в школу ходил и возвращался без провожатых. Одно время повадился приставать ко мне сосед по дому, рыжий парень лет четырнадцати. Он хватал меня своими длиннющими руками, валил в сугроб или, сорвав шапку, нещадно гонял её, как мяч, по двору. Мама, видя любимого сына изрядно помятым, спрашивала: «Что случилось?». Я отвечал: «Поскользнулся» – или что-то в этом роде.

Эта длиннорукая сволочь, наверное, имела гипнотический талант. У меня даже в мыслях не возникало желания дать ему хоть какой-нибудь отпор. Я понимал, что страдаю от страха гораздо больше, чем если б получил пару хороших тумаков, но поделать с собой ничего не мог. Пытаясь перехитрить моего мучителя, я каждый день выбирал новый маршрут в школу, но, увы, всякий раз у меня на пути вырастало отвратительное рыжее чудовище, и мои мучения повторялись.

Наконец я не выдержал и в великом смущении поведал отцу о своей беде. Отец выслушал и предложил план: по пути из школы домой он, как посторонний, будет идти неподалёку и вмешается, когда мой мучитель проявит себя.

Окончились уроки. Я вышел из вестибюля школы на улицу. Падал крупный снег. Обречённо вздохнув (роль живца я выполнял впервые), я направился к дому.

– Эй, мурло толстое, ну, подь сюда! – услышал я противный, до боли знакомый голос.

Не останавливаясь, я пошёл дальше – будь что будет! Рыжий подскочил ко мне, подсёк ноги и повалил в снег. В это мгновение огромная фигура человека заслонила собой яркое небо в фонарях и размашисто воткнула в снег рядом со мной моего обидчика. Конечно, это был отец! Я встал на ноги, отряхнулся и стал искоса наблюдать за происходящим. Он ухватил рыжего за отворот пальто, вытащил из сугроба и пару раз сильно встряхнул, как мусорную корзину.

Пока отец вёл с рыжим усмирительную беседу, у меня на душе, честно говоря, скребли кошки. Я стыдился самого себя, своей робости и безволия. Меня даже не радовала перспектива будущего, в котором не окажется липкого и злого пакостника. Отец на моих глазах выталкивал рыжего из моей жизни, но он никак не мог вытолкнуть страх, преодолеть который предстояло только мне самому. И это ощущение собственной немощи непривычно беспокоило мой детский умишко.