Натали Якобсон - Ангел рассвета – 1. Люцифер – сын зари

– Ему нужно к врачу, нужно позвать скорую, – причитала мать.

– Нет, – Николь возразила тихо и спокойно, будто уже знала, что нужно делать. Ее пальцы сами потянулись к кровоточащему разрезу и коснулись внутренней стороны раны. Ему должно было быть очень больно, учитывая то, что она залезла ногтями в края разошедшейся кожи, будто в готовый шов, но ребенок молчал. Может, он просто зачарован ее красотой. Николь через силу улыбнулась. Кровь! Ей стало дурно от одного ее вида и запаха, но она преодолела тошноту. Ей захотелось вдруг поцеловать рану не для того, чтобы облегчить или усилить страдания мальчика, а чтобы попробовать на вкус эту багряную жидкость, сочившуюся неряшливой струей на воротник. Вместо этого она отняла пальцы, а в следующий миг раны уже не было. Николь смотрела на кожу на грязной щечке ребенка. Еще секунду назад там виднелась рассеченная до мяса полоса, теперь остался лишь кроваво-красный мазок.

Ребенок все еще смотрел на Николь так, будто ему явилась фея. Его мать опешила. Она ощупывала уже гладкую щеку мальчика.

– Чудо! – с придыханием прошептала она.

Николь быстро подняла и перекинула через плечо свой рюкзачок. Чудо! Это слово почему-то ее напугало. Она знала другие темные чудеса. Например, заразу в своей крови. Она не хотела говорить или размышлять об этом. Девушка поспешно зашагала прочь. Ей не нужно было ни слов удивления, ни благодарности.

Что, собственно говоря, она сделала? И сделала ли? Или это все была только иллюзия, нелепая игра света и тени, да неоновых огней. Когда вечереет, в свете люмионисцентных ламп в ближайших барах и подсвеченных рекламных вывесок даже стрекозу можно принять за пикси. Ей не было страшно, просто немного неудобно. Кажется, это был не первый случай внезапного исцеления в ее присутствии. О других ей просто не хотелось вспоминать. Когда-то от ее легкого поцелуя прошел порез на пальчике служанки, и остановилось сильное кровотечение у кровельщика, чинившего крышу в их особняке. Что стало с этими людьми потом, она не знала. Та служанка, кажется, потом уволилась из их дома и умерла от какой-то неизлечимой болезни. Но факт был не в этом, а в том, что порез у нее тоже прошел от одного соприкосновения с Николь. И сейчас случилось то же самое.

Стигматы? Благословение через боль? Облегчение чужих страданий через собственные муки? Нет, она не верила в это. Просто не хотела верить и все. А, может, какой-то настойчивый голосок внутри ее сознания подсказывал, что это не совсем подходящее объяснение. Николь не чувствовала в себе склонности ни к святости, ни к мученичеству. Она была просто собой и те феномены, что происходили в ее жизни, вовсе не равняли ее с великомучениками. Ей просто немного не повезло с наследственностью, это точно. От Эбби ей вполне мог передаться какой-то недуг, свойственный аристократам. Это могла быть как чахотка, так и гемофилия. Изнеженные дворяне всегда болели, и дети у них рождались, уже склонными к различным болезням. Голубая кровь, что с ней поделаешь. Николь еще раз удивилась тому, как такой волевой и физически здоровый мужчина, как ее отец мог выбрать себе в жену слабую и чахоточную Эбби. Эбби, слабый характер которой чуть не стал причиной гибели для ее дочери.

– Кажется, мама, твоя мечта, наконец, сбудется, и я буду лежать на кладбище святого Луи возле тебя еще раньше, чем ты затащишь меня в церковь на очередное причастие, – печально прошептала Николь в тишину вечерних улиц. – Выходит, тебе и не нужно было уничтожать меня с помощью догм религии. Какая-то болезнь де Вильеров уже внутри меня.

Какой-то шум раздался позади нее, и Николь обернулась. Она вовсе не ожидала, что ночной грабитель также примет ее за прекрасную фею. Она приготовилась к самообороне. Перочинный нож в ее кармане служил ей не хуже, чем другим газовый баллончик. К тому же она умела пустить его в ход. Но темная фигура, возникшая перед ней, в узком просвете между улиц не делала ни малейшей попытки к нападению. Какой-то очень высокий, широкоплечий человек в просторной темной одежде внимательно рассматривал ее, но приблизиться не решался.

У него слишком крепкое телосложение для того, чтобы я могла справиться с ним, оценила Николь, но пальцы ее все равно остались лежать в кармане с ножом, она готова была к самообороне, если он вдруг решит напасть. Но незнакомец не двигался. Минуту он рассматривал ее, а потом медленно кивнул в знак почтения и приветствия, как если бы они уже давно были знакомы, и он бесконечно уважал ее.

Николь успокоилась лишь, когда отошла на приличное расстояние от него. Может, ненормальный? Так бы предположила Дона. Что ж, тогда это был уже не первый ненормальный, которого она встретила на улицах Нового Орлеана и который признал в ней свою. Нормальна ли она сама, раз все местные умалишенные считают ее своей давней знакомой?

В состоянии собственной психики Николь давно сомневалась. Особенно после всех этих видений. Доставая руку из кармана, она случайно задела брелок с ключами. Те противно звякнули, ударившись о лежавший рядом перочинный нож. Ключи! Тонкое соединение мелких зубьев, из которого выходит один неповторимый узор, пригодный для открытия одного-единственного замка. Ключи о чем-то ей напомнили. В памяти всплыли очертания ключа с изящной рельефной головкой, вытянутым продолжением и затейливым язычком. Ключ блестел и переливался, как раскаленный кусочек солнца. В ее связке среди тусклых латунных ключей не было ни одного такого. Да и к какому замку он мог бы подойти. Его можно было только выставить в музейной витрине, как символичный ключ от несуществующих городских ворот. Он больше походил на причудливую игрушку, чем на предмет обихода. Какие двери им можно открыть? Никакие, можно только ободрать пальцы о раскаленное золото. Тут же, будто в ответ на ее вопросы в памяти всплыли очертания затейливых решеток, так же выкованных из блестящего раскаленного докрасна металла. Изысканные вензеля и арабески сплетались в одну златотканую паутину. Решетки сверкали, подобно звездному свету, а за ними во тьме кричало от боли нечто измученное, дико стонущее, обладающее переломанными и уже не способными к полету крыльями.

– Выпусти меня, выпусти, – жидкие золотые кудри струились вниз, прикрывая обожженное лицо. Красивые руки с уже отросшими черными когтями скребли земляной пол. Некогда белые крылья обтрепались и были изранены, по перьям стекала кровь. Казалось, ее капли могут воспламениться, коснувшись земли, но этого не происходило.

Кто-то другой наблюдал за ним с внешней стороны решеток. Золотые сандалии осторожно ступали по земле, в которой копошатся черви и змеи. Белые одеяния казались сотканными из лепестков лилий. Николь узнала прекрасное почти девичье лицо с длинными ресницами. Габриэль. Его синие глаза сверкали, ореол черных волос почти сливался с окружающей тьмой. Бледная рука касалась светящихся решеток, но не обжигалась. А на поясе у него висел тот самый ключ.