Евгений Стаховский - Бог почти есть

Письмо пришло в понедельник. Консьерж, зная что я не люблю ранних пробуждений, постучал мне в дверь ближе к обеду. «Не уверен, что это срочно, но кто сейчас пользуется бумажной почтой», – сказал он, протягивая слегка измятый конверт с марками, изображавшими диких животных.

Я сухо поблагодарил его, давая понять, что лучше было дождаться, пока я сам не спущусь, но тут же улыбнулся, вспомнив, что бывают времена, когда я не выхожу из дому целыми днями, или неделями, а почта приходит не по расписанию, и действительно может быть важной.

Письмо было от Гунуна, лесного человека, с которым я познакомился прошлой осенью. Несколько лет назад, как и многие после наступления затянувшегося экономического кризиса, он оставил жизнь в большом городе и уехал в другую страну, где у него было прикуплено на старость небольшое поместье – с островками леса и домом, куда он наезжал, чтобы укрыться от шума мегаполисов. Переехав туда совсем, Гунун соорудил рядом с домом довольно крепкую хижину и стал принимать у себя всех желающих. Всех, кому необходим был одинокий отдых и доброе слово.

Одиночество Гунуна и его гостей не было абсолютным. Помимо общения друг с другом, они, с разной степенью проникновения, могли наслаждаться обществом поочерёдно щебечущих птиц, временами появляющихся среди деревьев диких зверей, водящейся в ближайшем озере рыбы, и собаки Гунуна – Луми, самоедской лайки, белой, как кипящее молоко, масти.

Хозяин всегда был рад приезжающим, и его гостевой домик почти не пустовал. Он никогда не брал денег, и, напротив, всегда делился тем, что было у него самого. Поэтому к нему могли приезжать и бедные люди, попавшие в трудную ситуацию, из которой можно было выбраться лишь с помощью спокойствия и неспешных разговоров за вечерним чаем.

По части гостей Гунун соблюдал только два правила: вы должны были приехать по рекомендации, предварительно известив его по почте о своём приезде; и вы не могли гостить у него дольше трёх дней. Это казалось вполне разумным. Таким образом он ограничивал число случайных проезжих, что при его открытости выглядело нормальной предосторожностью; и он мог принимать как можно больше людей, не думая о том, как избавиться от надоедливого постояльца. Я тоже не исключаю ситуации, когда кто-нибудь мог пытаться воспользоваться гостеприимством хозяина, чтобы провести длительный спокойный отдых, не прикладывая к этому никаких усилий.

Как и многие, я попал к Гунуну случайно. После трудного, измождающего лета, проведённого в основном в Нигере, где мы боролись с последствиями катастрофической засухи я собирался устроить небольшой отпуск и полететь на море, или в какой-нибудь ашрам. В попытке отгородиться от ужасов мира, и в то же время не покидая самого мира. Мне совершенно не хотелось цивилизации, и более того – совершенно не хотелось людей. Мне не хотелось говорить, не хотелось сочувствовать, не хотелось веселиться. Мне совершенно не хотелось секса.

Краем мысли я уже представлял себя на Бали, когда моя подруга Нина сказала, что Бали никуда не денется, а мне надо ехать к Гунуну. Она сказала, что её время через четыре дня и она готова мне его уступить.

– Я не знаю как он к этому отнесётся, – мы зашли выпить по чашке чаю в наше любимое кафе на углу. Там подавали лучший в моей жизни черничный пирог, и Нина была с этим согласна.

– Я вообще не знаю, можно так делать или нет, но мы попробуем, – продолжала она. – Я напишу тебе записку. И ты возьмёшь с собой этот черничный пирог.

– А если он меня не примет? – спросил я, понимая, что это может звучать как угодно, но точно не тянет на попытку возразить.

– Тогда полетишь на Бали, а я придумаю для себя что-нибудь ещё. Сейчас я уверенна только в одном – я не смогу провести эти три дня в спокойствии, зная, что ты несчастлив.

– Но я не несчастлив.

– Это не имеет значения. Ты должен поехать, и всё. – Она заметила перемену в моём взгляде. – И не принимай это как жертву.

Тогда я не знал, что эти три дня станут для меня одним из самых больших обретений в жизни. И одним из самых больших утешений. Хотя я не чувствовал необходимости в утешении – мне всего лишь нужен был хороший отдых.

В условленный день Нина помогла мне собрать небольшую сумку, убедив что чемодан, разумеется, не потребуется. А рюкзак – слишком простит.

– Ты можешь отгородиться от цивилизации, но это не значит, что нужно превращаться в туриста, – иронизировала она. – Ещё кепку нацепи.

После этого она уложила свежеподаренные тёплые носки, добавила шарф, и вытащила из сумки книгу.

– Что это?

– Это на случай, если мне будет скучно.

– Ерунда. Тебе не будет скучно. Потому что если тебе станет скучно, значит нужно немедленно отправляться домой. Или в любое другое место.

Я был вынужден согласиться.

Гунун принял меня легко. Он прочитал записку, приветливо посмотрел мне в глаза, и сказал что если и есть кто на земле, кто рад встрече со мной больше, чем он – то это Луми. Собака тут же протянула лапу и расплылась в улыбке. Я присел на корточки, и подумал, что если взгляд Гунуна работает лучше любого аэропортового сканера, то лапа Луми способна измерить температуру, давление, пульс – и поставить диагноз. Тут же начав его исправлять.

Нина была права. Я не мог объяснить почему, но это именно то, что мне было нужно. Один человек, и одна собака.

И теперь от Гунуна, не признающего ни мобильных, ни электронной почты пришло письмо. Даже в этот раз он не изменил себе. А может настолько привык к своему образу жизни, что и в тревожный момент не сообразил поступить иначе. Хотя в это верилось с трудом, а точнее – не верилось вообще. Как не верилось и в то, что было написано на листке бумаге, который я вынул из помятого конверта.

Там была только одна фраза: «Я убил свою собаку».

Гунун сразу повёл меня к дому. Луми шла рядом. Обычный разговор – хорошо ли добрался, здорова ли Нина, как погода в Нью-Йорке? Никаких документов. Никаких – почему ты здесь.

Я спросил:

– Ты знаком с Ниной? – в этом откровенном «ты» не было ни грамма неуважения. Оно пришло само и казалось единственно приемлемой формой. Вообще, от первой же встречи наших взглядов веяло чем-то знакомым. Общим детством, деловой встречей, случайным соседством в опере.

– Конечно, знаком, – ответил Гунун и потрепал собаку за ухом. – Она писала мне письмо, теперь прислала записку, прислала тебя. Мы пересеклись уже три раза: словами, почерком, запахом. Порой это говорит больше, чем личная встреча. Тебе самому хорошо известно.

В этих словах, мне показалось, было слишком много личного. Настолько, что я заподозрил подвох и подумал что, может, отношения Нины и Гунуна не так невинны? Может она отправила меня сюда с другой, совершенно конкретной целью? Может когда-то у них был роман и может он продолжается?