Евгений Стаховский - Бог почти есть

«Но мало ли на свете умных и добрых собак?» – возразил я сам себе в той же манере. «Ещё Гунун со своими шутками. Неужели я должен поверить, что собаки умеют говорить? Это всё лес и моя усталость. Тут можно почувствовать что угодно».

Когда мы подошли к озеру, Луми тут же бросилась мочить в воде лапы, а я устроился на берегу, похожем на небольшой дикий пляж. Осеннее солнце нежно проникало под кожу, и я подумал что неплохо бы искупаться. Тем более, вода выглядела очень чистой, а само озеро было почти идеально круглым. Без заводей и пробивающейся по краям растительности. Единственное, что меня слегка беспокоило – как поступить с Луми: оставить на берегу или попытаться затащить в воду?

– Луми, не хочешь ли искупаться? – я выбрал самую добродушно-заботливую интонацию, какую только мог себе представить. Собака на секунду остановилась, будто задумалась, а потом, сделав небольшой круг по берегу, отважно бросилась в воду. Это было похоже на самолёт, заходящий на посадку, или на корабль, который спускают со стапелей – только в ускоренной съёмке.

Спешно избавившись от одежды, я последовал примеру Луми, разве что без круга по пляжу.

Плавали мы, наверное, целый час. Я довольно уверенно держусь на воде, но не смог отказать себе в том, чтобы поплавать вместе с Луми, уцепившись за её крепкую шерсть. Собака не издавала ни звука, правда периодически косилась на меня взглядом, будто спрашивая: «ты в своём уме?». А я резвился, как ребёнок, порой ловя себя на мысли, что умение возвращаться в детство – именно то, чего не хватает большинству людей.

Выбравшись на берег, Луми принялась обычным для всех собак способом избавляться от воды, разбрызгивая всё накопившееся в шерсти на несколько метров. Её счастливый вид заставил меня почувствовать голод, словно это было единственное, что отделяло меня от такого же состояния счастья. Раскрыв рюкзак я первым делом обнаружил два небольших полотенца. Второе предназначалось Луми, что было ясно по вышитому имени.

Я подозвал собаку, намереваясь её вытереть, но она, уловив мой взгляд, отскочила в сторону и издала несколько звуков, которые для собак были не так уж обычны. Конечно, она не затрещала кузнечиком и не запела соловьём, но эти звуки не напоминали ни скуление, ни лай, ни рычание. В них чувствовалась особая интонация, за которой я снова услышал настоящую речь. В моей голове звуки превращались в слова.

«Давай-ка положи полотенце на землю», – сказала Луми.

– Положить полотенце на землю? – переспросил я, как переспрашивают у маленьких детей, чтобы удостовериться, что они сказали именно то, что хотели, а не перепутали слова. – Ты хочешь, чтобы я положил полотенце на землю?

«Да, просто положи его на землю», – повторила Луми.

Я расправил полотенце и расстелил его рядом с рюкзаком. Луми удовлетворённо чихнула и сколько можно отряхнувшись легла на мягкую чистую ткань.

Я снова полез в рюкзак, достал бутылку с водой и пакет с бутербродами. Луми посмотрела на мою еду одобрительным взглядом, и уронив голову на землю закрыла глаза. А я, конечно, думал – надо ли делиться с собакой, даже несмотря на слова Гунуна. Я понимал, что хорошо воспитанная собака никогда не возьмёт еду у незнакомого человека, разве что в приступе предсмертного голода. То есть я был уверен, что она будет хотеть – и не возьмёт. Луми, похоже, даже не хотела. Будто этот механизм был в ней выключен. Будто это был не запрет со стороны, а её личная, внутренняя установка.

Так мы и проводили время: я – любуясь пейзажем, Луми – переворачиваясь с боку на бок, пока её подстилка окончательно не оказалась в песке.

– Ну хоть в чём-то ты похожа на нормальную собаку, – сказал я, отряхивая полотенца. – Не пора ли нам домой? Может и хозяин твой уже вернулся.

Но Гунуна не было, что, впрочем, меня не сильно тревожило. Скорее, я не был уверен в своих талантах в общении с животными. Даже в случае Луми я не знал как много ей нужно внимания. Можно ли мне почесать её шерсть, стоит ли мыть лапы после прогулки, на каком языке с ней разговаривать?

Но Луми, похоже, знала как обращаться со мной. Она сама отвела меня в специально для неё созданную комнатку, где был оборудован кран и повешены полотенца. Видимо, после купания.

– И что мне с тобой делать, не мыть же целиком?

«Лап будет достаточно», – ответила она, и я повиновался.

Не знаю как представление об идеальном отдыхе вязалось с тем как я действительно провожу время, но мне совершенно точно это нравилось. Это было необходимое мне одиночество, но одиночество живое; необходимая мне компания, но компания без обязательств. Без причин соблюдать этикет и оставаться вежливым.

Я думал о том, как Гунун решается вот так оставлять дома совсем незнакомых людей, но ободрял себя тем, что он опытный человек, и понял что мне можно доверять. Тем более, я не знал – может, у него действительно неотложные дела, и я первый, кому он доверил дом и собаку. К тому же – Луми неплохой охранник. Вряд ли она будет спокойно наблюдать, если я начну выносить ценности. Мне казалось, она вообще не даст мне уйти, если я захочу. И не имея огнестрельного оружия, бороться с ней, в общем, бесполезно. Я прекрасно понимал, что за её красивой улыбчивой мордахой скрываются сорок два зуба, способных, если потребуется, не оставить на мне живого места.

Если бы меня спросили – чем я действительно занимался весь день, я бы вряд ли нашёл что ответить. Бывают дни, кажущиеся очень цельными – они наполнены внутренним движением. Внешне ничего не происходит и взявшись их вспоминать упираешься в стену собственного молчания. Вся прелесть таких дней именно в их абсолютной сиюминутности. Они важны своим настоящим, а не воспоминаниями. И это был именно такой день. Я гулял, гладил собаку, что-то ел, даже заглянул в комнату, чем-то похожую на библиотеку или кабинет. Не знаю что там делал Гунун, но я убедил себя, что смело могу войти. Дверь была открыта, а я честно не интересовался ничем, кроме нескольких полок с книгами. Разглядывая корешки я пытался узнать – Гунун привёз их с собой, или заказывал по почте? А, может, это подарки?

Среди прочего, на полках стояло довольно много книг про собак. Художественной литературы, где они были либо в центре повествования, либо играли эпизодическую, но несомненно важную роль. Это походило на коллекцию, и я удивился, потому что совсем не подозревал, что про собак написано так много. Мне на ум первым делом пришёл бы «Белый клык», и то пока я не вспомню что он, вообще-то, волк. Хотя у Лондона есть ещё и «Бурый волк», а он – самая настоящая собака. Как и «Джерри-островитянин». Как и «Зов предков».

Помимо «Собаки Баскервиллей» Конан-Дойла, чеховской «Каштанки» и джеромовской «Лодки» тут были «Собачьи истории» Джеймса Хэрриота, и «Собачье сердце» Булгакова; «Немой свидетель» Агаты Кристи и «Муму» Тургенева. Я брал с полки том за томом, и открывал для себя «Исследования одной собаки» Кафки, «Невероятное приключение» Шейлы Барнфорд, «Путешествие с Чарли в поисках Америки» Стейнбека. Отдельно новеллы Томаса Манна, где внутри коричневой обложки «Хозяин и собака» соседствовала с «Тобиасом Миндерникелем»; отдельно новеллы Мопассана, где под фиолетовой мягкостью был «Страх», и была «Вендетта», и был «Пьеро». В один ряд стояли «Ангелы-хранители» Дина Кунца и «Куджо» Стивена Кинга, «Джейн Эйр» Шарлотты Бронте, «Пёс, который говорил с богами» Дайаны Джессал и «Жук в муравейнике» Стругацких.