Серик Асылбекулы - На чужом пиру

– Айналайын! – не отрывая глаз от удалявшегося Калнияза, пробормотал Алданыш. – Вот настоящий большевик… Ради такого человека не жаль себя самого принести в жертву… не жаль себя самого принести в жертву… Нету у меня мозгов, нету, – постучал себя кулаком по голове. – Нет бы сразу пойти к Калниязу и все рассказать, так нет, чуть до столицы не дошел, чуть не все деньги промотал, а ради чего? Свои обидят, свои и пожалеют!

Затуманившийся от умиления взгляд Алданыша упал на бурого вола, спозаранку отправившегося на сеновал Шардарбека. Спокойное нахальство скотины так возмутило хозяина, что он схватил вилы и бросился следом.

– Куда? Куда, пес?! Мало ты мне напакостил, итит твою… собака…

Поднималось солнце. Вол, задрав хвост, кинулся к сеновалу с другой стороны. Алданыш, споткнувшись, растянулся на земле. «Хотел ведь осенью забить этого шайтана на мясо – Уркия отговорила. Вот уж истина: выслушай женщину и сделай наоборот…».

Алданыша вдруг осенило: ведь ничего бы и не было, не пойди он на поводке у собственной жены. И все несчастья в его жизни оттого, что он, мужчина, слушается бабу.

Размахивая вилами, мчался по аулу Алданыш, которого в его почтенном возрасте до сих пор называют Алдошем, ругал на чем свет стоит своего бурого вола и как достойный потомок ходжи Насреддина ни на грамм не сомневался, что во всех его бедах виновата жена и только она.

Куда ни глянь – бескрайняя равнина, чахлые пучки иссохших трав да песок. Посреди степей – зимовка с покосившейся крышей, дворик с камышитовой оградой. Укрывшись за стеной от промозглого осеннего ветра, стоит оседланная кобыла. Лошадь стара и на редкость худа, морщинистая губа отвисла, глаза закрыты. Она покорно ждет, когда закончится этот хмурый день с серым небом, с пронизывающим ветром.

Мрачно брошенное людьми жилище: изгородь истрепана ветрами, местами зияют проломы, двор зарос крапивой и другими сорными травами, растущими обычно на покинутых кочевьях – иссохшими верблюжьими колючками, лопухами. У входа сухой могильник цепляется за одежду и обувь, с треском осыпаются, лопаются, шуршат высохшие колокольчики.

Стены зимовки черны от сырости, квадрат единственного окна давно распахнут всем ветрам, на полу осколки битого стекла. Прислонившись плечом к стене, возле окна стоит смуглая девушка в новой телогрейке. Она здесь уже около часа; смотрит на чуть приметную ленту дороги. В больших карих глазах уже попыхивают дезские искорки – даже ее терпению приходит конец. Все чаще она посматривает на часы, ее возмущению нет предела. Она что-то бормочет, словно отчитывает кого-то. Каждую следующую минуту готова вскочить на свою клячу, но снова откладывает этот миг и опять смотрит на дорогу.

«Совесть у него есть, на самом-то деле? Где же носит этого краснобая? В прошлый раз назначил свидание и не пришел – правда, потом клялся, прощения просил, наговорил оправданий. И вот опять… Кажется, обманул. А для чего тогда надо было умолять и выпрашивать эту встречу? Не понятно. Не надо было соглашаться…».

Девушка опустилась на карточки, прислонившись спиной к стене. Ее слух настороженно ждал звука идущей машины. Но только ветер подвывал, как больная собака в холодную ночь. К концу дня его порывы становились все сильней, все продолжительней. Кончался день. Где-то за толщей свинцовых облаков уходило за горизонт солнце, а здесь, в степи, рваные края туч вспыхули багровыми отблесками пожаров, наполнились тусклым светом. Заалел небосклон и угас, как догоревший фитиль керосиновой лампы.

Девушка снова взглянула на часы. Мутный воздух непогожего осеннего дня стал еще плотней. Сереющую ленту дороги почти не видно. Надвигались сумерки, а вокруг ни души. Она вздохнула с грустью, в глазах блеснули слезинки. Но вдруг встрепенулась: «Ругаю его, а вдруг он застрял где-нибудь в степи? Вдруг машина сломалась?!… Вряд ли! Машина у него новая. Но разве не ломаются новые машины? И не пустомеля он вовсе, как показалось сначала. Оказывается, в прошлый раз не пришел, потому что по пути пришлось подобрать беременную женщину, жену чабана, и отвезти ее в больницу… Сам рассказывал. Не может же он лгать о таких вещах. А я надулась, как гусыня, обиделась. Вспомнить стыдно…».

Девушка представила молодую беременную женщину в чабанской юрте, да так отчетливо, будто появились перед глазами сведенные судорогой руки, искаженное болью лицо, заострившийся нос, страх в широко раскрытых глазах, почудился даже стон.

«Нет, он не обманывает!» – успокоила она себя. На душе посветлело, снова верила, снова надеялась, думала: – Странно это, но он почему-то не безразличен мне. А что в нем необычного? Красавцем не назовешь: смуглый, курносый… Когда-то в интернате его так и дразнили: «черный, курносый».

Вот и сумерки. Уже не видна степная дорога. А девушка все ждет, отгоняя мрачные мысли. «Нет, придет. Обязательно придет. Пусть только…».

***

Сахи выскочил из конторы в самом прекрасном расположении духа. «Золотой человек, – улыбаясь, думал о главном инженере. – Не стал выспрашивать зачем, да куда, разрешил взять машину до утра». Переминаясь с ноги на ногу, Сахи только начал было сочинять историю, из-за которой никак не мог оставить свой «зилок» в гараже. А «главный» взглянул ему в глаза и улыбнулся, будто понял мысли.

Другой парень так бы напрямик и сказал: «К девушке, на свидание… В кого же я такой недотепа?!». Сахи по хозяйски погладил капот своей машины, хлопнув дверцей, сел в кабину, повернул ключ зажигания, и новенький «ЗИЛ-130» тихо заурчал мотором. За рулем на обветренном лице водителя появилось выражение спокойной уверенности. Машина тронулась и повернула на асфальтированную трассу, ведущую к рабочему поселку. В пятнадцати километрах от него отделение совхоза, а там рукой подать до старой зимовки. Уж сегодня-то опаздать никак нельзя. Сахи вспомнил последнуюю встречу, и улыбка расплылась на его лице: «А девчонка-то не простая, капризная…».

Да, опоздать никак нельзя. На этот раз как ни крути, а он и в собственных глазах будет трепачом, если не явится вовремя. И что за судьба? Вечно с ним что-нибудь случается. Вот и в тот раз он так спешил, хотел приехать пораньше, гнал по наезжанной степной дороге, ничуть не сомневаясь, что будет на месте загодя. И вдруг, путаясь в полах шубы, на пригорок выскочил незнакомый человек, замахал руками, загораживая собой путь. Сахи остановил машину в полуметре от этого чудика, высунувшись из кабины, выругался:

– Жить надоела, – куриная башка?!

Перед ним стоял парень его возраста, приземистый черный, с измученным лицом. Сбивчиво оправдывался:

– Извини, брат… тут такое дело… Я тебя увидел – про все забыл.