Лена Романова - Старая дева

Мне было грустно. Во всем этом огромном городе у меня не было своего угла. Пять лет Омск был мне родным городом, пять лет у меня был дом. А сейчас я брожу как привидение по улицам, и мне некуда пристроиться на ночлег. Впрочем, не в ночлеге дело. Никто бы не выгнал меня в ночь из Юлькиной квартиры. Дело было в неприкаянности и бездомности души. Это моя душа бродила по большому городу, и спального места под крышей ей было недостаточно. Ей хотелось отыскать гавань, где можно укрыться, вернуть свою надежную прочную раковину, откуда ее так бесцеремонно вытряхнули обстоятельства.

К восьми вечера я добрела до дома Максима и чуть ли не час топталась перед домофоном, не решаясь позвонить: а вдруг он приехал уставший и хочет отдохнуть, а тут я приперлась вешать на него свои проблемы. Но его мама сказала, что он еще не возвращался. Предложила подняться. Я отказалась. Я была не в том состоянии, чтобы производить впечатление на его родителей. Пошла на остановку и села на скамейку. Когда бы он ни приехал, здесь я его смогу встретить первая.

Я ждала до половины одиннадцатого, мимо меня проехало более сорока троллейбусов. Максим не появился. Я побрела на телеграф поговорить с мамой, но не выдержала и расплакалась, рассказывая, как брожу неприкаянная по улицам и мне некуда податься.

– Приезжай домой первым же утренним поездом, – велела мама, – нечего валять дурака в городе.

Я, конечно, не поехала. У мамы тепло и сытно, но я должна быть там, где мой мужчина. По крайней мере, оставшиеся дни.

Я еще раз дошла до Максима, убедилась, что его нет, и вернулась на остановку. Может быть, екатеринбургские друзья полгода ждали его, чтобы он помог им с ремонтом и теперь так просто не отпустят. Беспомощная приятельница Максима, которая сорвала его из города в такой неблагополучный для меня момент, казалась едва ли не главной причиной моего несчастья. Я не знала, сложно ли оформлять визы в Великобританию, но вряд ли в ее случае это было делом жизни и смерти. Обыкновенная занудная конференция занудных преподавателей – таких же унылых теток, как она сама. Я ненавидела ее со всей самозабвенностью, как маленький ребенок ненавидит тетю, которая пришла в гости и забирает мамино внимание. Ребенку все равно, серьезен ли разговор взрослых и обоснованны ли его претензии. Ему плохо, а мама занята тетей. Вывод: тетя – основной враг.

Одиноко ссутулившись на скамейке, я чувствовала себя потерявшейся собачонкой, ожидавшей хозяина. Мне было жалко себя, я сидела и плакала, резко утирая лицо, как только подходил очередной троллейбус. Мне не хотелось, чтобы Максим видел мои слезы, он не любил женских слез. И не хотелось, чтобы он видел, до какого жалкого состояния я дошла.

На улице темнело, прохожих становилось все меньше, пьяных все больше. Я ежилась от холода, но не уходила. Вокруг собирались алкаши, бомжи и проститутки. Хорошенькая компания для девушки из приличной семьи, привыкшей возвращаться домой до наступления темноты. Крапал дождь. Мерзкий такой, редкий и холодный. Но мне было все равно. Мне хотелось промокнуть, заболеть и умереть. Я бы, наверно, так и заночевала на скамейке, если бы меня не попытался снять какой-то мужик. Я чесанула от него, забыв про все свои напасти, и вернулась домой. Вернее, в дом, где меня никто не ждал. В кухне что-то жарили, в ванной мылись, в комнате смотрели телевизор. Я почувствовала себя еще более несчастной, потому что мне было даже негде спрятаться и выплакаться. Пристроилась куда-то в уголок и уснула под шум телевизора. Раньше я никогда не засыпала при свете.

Максим позвонил на следующий день мне на работу. Мой голос был холоден, как металл. Я ненавидела себя за то, что опустилась до ожиданий на остановке. Я ненавидела его за то, что он был бодр и весел. Нет, он не появится сегодня, мама просит помочь в саду, она и так его все лето не видит. Когда он вернулся? Вчера вечером, около шести. Нет, не домой, сразу поехал на день рождения. Да, было очень весело. Имениннице подарили новенький унитаз, обернутый ленточкой, взамен ее разбитого. Было очень смешно.

Я положила трубку и долго смотрела в окно на моросящий дождь. Мне хотелось умереть. Просто пойти и выпить чего-нибудь ядовитого.

Я много раз рассказывала эту историю с унитазом своим знакомым. Все очень смеялись. Говорили, что я отменная язва. Они ведь не знали, что даже много лет спустя эта смешная история оставалась для меня пропитана горечью и болью, которые я пыталась обратить против всего света.

День его отъезда выдался пасмурным, а под вечер разразился дождем. Для тех, кто уезжает, говорят, хорошо дождь в дорогу. Провожающие же вымокли до нитки. Нас собралась толпа, как на митинг. Явились все друзья, родственники, коллеги, даже пациенты. Я жалела, что Максим не полетел самолетом. Небось на семичасовой рейс в аэропорт не приперлось бы полгорода, не то что в воскресенье к вечернему поезду. Я бродила неприкаянная по перрону, вызывая недоуменные взгляды его друзей. Они не понимали, почему Максим не прижимает меня к себе. Я тоже не понимала.

Накануне он был очень мил и ласков. Надарил мне кучу подарков. Сказал, что будет скучать. Просил писать ему почаще. Называл всякими ласковыми словами. Велел сразу же сообщить ему, как только я найду постоянную работу и жилье. Обещал приехать на Новый год. Это было вчера. А сегодня стоит и опять ведет эти бесконечные разговоры. А я, как мокрая курица, шагаю вдоль состава, даже без зонта, и пинаю лужи. Я вообще не понимала, зачем пришла. Следовало проститься с ним дома. Меньше страданий. Меньше косых взглядов. Я знаю, что он не любит проявлять нежности на людях. Но не кажется ли ему, что именно этого все ждут от него по отношению ко мне? Особенно я! Наверно, не кажется, раз он сегодня даже ни разу не поцеловал меня. Век ему этого не прощу.

Я возвращалась на машине с одной знакомой. Она пытала меня насчет планов на будущее. Я что-то вяло отвечала. Дождь с размаху швырял капли в лобовое стекло, они сливались в ручейки и стекали на капот. Ночной город был окутан пеленой дождя и заляпан расплывчатыми пятнами автомобильных огней. Неумолимо приближалась осень. Межсезонье, межсезонье, разлучальная пора… Скоро полетят листья, птицы и чьи-то надежды. Наша любовь, как в дешевом бульварном романе, началась весной и закончилась осенью. Он уехал, так и не прикоснувшись ко мне. За весь день у него не нашлось для меня времени. А ведь он не увидит меня до самого Нового года…

Я чувствовала себя, как будто меня переехал грузовик.

Пережив потерю Максима, я вскоре оправилась. Родители отправили меня подлечить нервы в Европу. Там я встретила замечательного немца-француза-американца, который, в отличие от моих соотечественников, оказался способен оценить мою тягу к домашнему очагу. Он увез меня к себе на родину, где мы поселились в просторном двухэтажном доме, и абсолютно не имел ничего против того, чтобы я не работала и занималась нашими тремя детьми. И, конечно же, он всю жизнь был горд, что у него русская жена, да еще такая удивительная. А герой прошлого романа до конца дней кусал локти в своей России, так никогда и не женился, потому что не встретил никого лучше меня. Его мама прожила до девяноста лет, отравив ему окончательно все существование, он стал брюзгой и не переставал каяться, что не женился на единственной девушке, которую когда-то любил. Конечно, мы виделись пару раз еще в молодости, когда я уже была счастливо замужем, а он уже достаточно разочарован в жизни, и он был у моих ног и просил вернуться, а я гордо повела плечиком и сказала, что другому отдана и буду век ему верна.