Виталий Беспалов - Ксения, которая скоро умрёт. Хроники Петербурга курильщика

Моя нынешняя подруга Оля рассказывает, что с детства любила втайне от родителей надевать платье своей сестры, играла в ее куклы, в школе пряталась от мальчиков в раздевалке для девочек и много всего такого. У меня было совсем не так. Лет до четырнадцати я ни о чем таком не думала, мне было неинтересно общаться с мальчиками, было неинтересно общаться с девочками. Ни солдатиков, ни куколок – я только читала книги и рисовала.

Пыталась проектированием заниматься. Лет в двенадцать бродила по коридорам нашей грязной пятиэтажки и рисовала план здания. Мама меня тогда отругала. Сказала, что я ерундой занимаюсь и вообще «сейчас в стране теракты везде, террористы выкрадут твои рисунки и смогут нас взорвать». Тогда я еще часто верила маминым словам и зареклась больше никогда никаких чертежей не делать.

Но все поменялось, когда мне было четырнадцать лет. Я тогда училась в восьмом классе, и нас на весенних каникулах возили в Петербург. Я ехать не хотела, да и у мамы денег не было меня туда отправить. Но вышла какая-то странная и сложная комбинация: моя учительница по русскому Татьяна Борисовна дружила с мамой моего отца (моей бабушкой то есть) и рассказала ей о поездке. Так о ней узнал мой батя и через Татьяну Борисовну переправил мне деньги на поездку. Сам он тогда уже то ли в Москве, то ли в Питере жил, мы с ним не встречались, на малую родину он не приезжал.

Комбинация эта странная потому, что его родители ненавидели мою мать и их ненависть распространялась на меня тоже. Ну, даже не ненависть, а просто игнор: «он нам не внук». Так как мама и со своими родителями тоже была в какой-то давней ссоре, то бабушек и дедушек у меня по факту не было.

Папа у меня мужик неглупый. Он знал, что если отправит деньги своей бывшей жене и по совместительству моей маме, то ни в какой Петербург я не отправлюсь – она их пропьет (в ту пору она выпивала уже почти ежедневно). А так хитрый трюк: деньги поступили напрямую в школу, поездка оплачена, и мама уже ничего с этим не может сделать. Позлилась, конечно, типа «да на кой черт тебе этот Питер!», но отпустила. Для меня это вообще стало первой поездкой куда-то дальше Петрозаводска, который в часе езды от нас.

И вот я гуляю по Петербургу, любуюсь его домами, черчу у себя в блокноте схемы улиц (террористов я к тому времени бояться перестала, да и не станут же они такие красивые дома взрывать). Наша тогдашняя класснуха Зоя Альбертовна на меня ругается, видите ли, я отстаю от стройного нашего ряда. Кристина меня тоже подкалывает: «Какой ты, Женя, придурок, снова что-то чертишь…» А мне все равно, хожу, смотрю, черчу что-то.

Мы оказываемся на площади Искусств. Именно там я увидела парней и девушек, которые меня шокировали, я таких еще никогда в жизни не видела. «О, смотри, Жень, это же готы», – шепнула мне Кристина и поняла, что я не знаю, кто это такие.

«Ну, готы – это такие люди, все в черном, любят смерть, кладбища, фильмы ужасов. В „Молотке“ про них писали. В больших городах их полно, в нашем Зажопинске – нет», – просветила меня Крис. Я понимающе кивнула головой.

«А что, так можно было?» – подумала я (ну, немного не так, конечно, тогда такой фразы не было в ходу, но что-то типа того). Я смотрела на людей, которые были похожи на ожившие статуи из Средних веков, которые я видел в энциклопедии для школьников. Это не гопари из моего класса, не глупые девчонки в топиках с кадром из фильма «Титаник». Я стояла и смотрела на них с открытым ртом, пока Зоя Альбертовна рассказывала нам что-то про уникальный архитектурный ансамбль, сама вряд ли понимая, чем же он так уникален.

Одна из «готичек» заметила мой удивленный взгляд и улыбнулась. Я плохо помню, как именно она выглядела, в памяти остались лишь черный корсет, ярко накрашенные черным глаза и длинные вьющиеся рыжие волосы. Она театрально поклонилась, будто хотела отвесить мне реверанс, и послала воздушный поцелуй. Я смутилась и отвернулась.

Как вы уже могли догадаться, первым готом в Кондопоге стал Евгений Сергеевич Кравцов.

Меня поддержала Кристина, которая теперь стала везде подписываться «Христиана», где вместо буквы Т – перевернутый крест. Я решила поиздеваться над своей фамилией и взять себе прозвище «Крафт» – думала, что с немецкого это означает «сила» (сейчас уже не уверена в этом). Совсем скоро готками и готами стали две девочки из параллельного класса, парень из другой школы…

В общем, через пару месяцев нас была целая стая из девяти человек: пять девочек, три пацана и я. У меня вообще сразу же появилось какое-то особое положение, я стала кем-то вроде вожака. Это было неописуемое чувство: впервые меня уважал кто-то кроме Кристины, к моему мнению стали прислушиваться. И это были люди, с которыми у меня вроде бы много общего: мы любим тишину, нас не пугает одиночество, мы не чувствуем себя «простыми цивилами», как все остальные. Все отвергнутые оказались в одной компании.

Быть готом в Кондопоге было, наверное, сложнее, чем в Питере. Нас, конечно, не избивали, но шпыняли адски. В классе мы с Кристиной стали полноценными изгоями, а не просто странными придурками за последней партой.

По улице ходить тоже стало небезопасно, можно было получить от ребят из других школ. Я научилась с огромной скоростью влетать в общагу, добегать до нашего этажа и запрыгивать в свою комнату – все, чтобы меня не видели соседи. Иначе можно было получить пинка под зад, причем от какого-нибудь взрослого мужика, который выпил лишнего и захотел «проучить пидора малолетнего».

Выглядели мы тоже не как питерские готы – какие-то черные безразмерные наряды, которые перешивали сами, сумки и рюкзаки, обвешанные булавками, обгрызенные черные ногти. При этом все семеро покрасили волосы в черный цвет – все, кроме меня. Я отращивала свои рыжие. Я хотела быть похожей на ту самую девушку, которая послала мне воздушный поцелуй.

Существовало негласное правило: на наших сходках красить веки и губы черным карандашом для глаз могли только девушки. И я. На этом все: Миша «Демон», Илья «Маньяк» и Леха «Ворон» этого никогда не делали, но меня не дразнили («это же Крафт, ему можно»).

Дальше все развивалось очень быстро. Мы уже учились в девятом классе, многим из нас было по пятнадцать лет. Мы знали, в каком киоске с дисками можно купить диски HIM, а в каком нам продадут полторашку «Виноградного дня» или «Блейзера» – дешевого алкоголя, с которого нас быстро уносило. Вписки у Крис дома (ее родители часто куда-то уезжали), где мы играли в бутылочку и я молилась сатане, чтобы мне выпало целоваться с Ильей «Маньяком» – мне нравилось это, а он был не против.

Сейчас я лежу в больнице, мне почти 30 лет, я вспоминаю тот возраст и охреневаю, конечно. Мы тогда ничего не знали о трансгендерности, ЛГБТ и всяком таком. Но если играли в бутылочку и Илье, допустим, выпадало целоваться с Мишей, то все ржали типа «а-ха-ха, педики», они делали грустные мины и потом еще долго плевались. А если выпадало со мной, то все воспринимали это спокойно. Будто бы все окружающие понимали, кто я на самом деле, еще до того, как это осознала я сама.