Вячеслав Лютов - Провинциальные тетради. Том 2

Министерская служба требует министерского же послушания, канона, правила, чего в характере Гоголя нет и никогда не было.

Гоголь делает выбор.

Первый шаг к одиночеству в том, что Гоголь решил стать писателем; и в этом повинен не столько писательский зуд, который был у Гоголя в гимназии и заставлял его сочинительствовать под партой, это была возможность свободы.

Впрочем, никем иным Гоголь и не мог быть; все остальное, что не относилось к писательству, делалось гоголем из рук вон плохо – он был плохим секретарем, плохим профессором, плохим любым работником; даже плохим мыслителем – слабым, как говорил Достоевский. Но то, что ему удавалось лучше всего – его произведения – оказалось ужасно плохо для России.

«Неужели и моя рожа крива?» – крива, крива…

* * *

Дотошный читатель гоголевских писем воскликнет: «Автор не прав! Он говорит, что Гоголь никого не любил и ни в кого не влюблялся. А ведь женщина все же была!» И приведет в пример письмо Гоголя к матери, где Гоголь писал о Ней, Незнакомке, Ангеле. «Поразительное блистание лица», «глаза, быстро пронзающие душу», «их жгучее сияние», «божество, облеченное слегка в человеческие страсти», «взглянуть на нее еще раз!..»

Хорош портрет, не так ли? И это у Гоголя, который не упустит даже пылинки на бекеше! А каков цвет глаз у героини? А волосы: длинные ли, короткие? А кожа: светлая, смуглая? А походка? А жесты? А стан? Куда это все подевалось? Друг Гоголя Данилевский, с кем он жил тогда на одной квартире, что-то не припоминает никаких жгучих страстей. К тому же Гоголь потратил мамины деньги – больше тысячи – нужно же было как-то выкручиваться. И в Любек поехал неизвестно зачем.

Впрочем, стоит ли об этом письме? – стоит, и очень стоит: это единственное письмо, в котором Гоголь признается, что страстно влюблен в кого-то (пусть даже этот человек и вымышлен). Если и говорить о дикости гоголевского одиночества – то она в исключении из жизни любви и страсти .

Почему в жизни Гоголя не было женщин? – это сегодня, на излете ХХ века, самый интересный вопрос в силу своей «желтизны» и «жарености». И уж коль скоро мы заговорили об этом, то оставим на время первый шаг к одиночеству – писательство, и примемся за второй – комплекс Гоголя. В нашем отравленном сексуальной революцией сознании ныне укоренилось четыре обвинения Гоголю в разных патологиях (спасибо газете «Спид-Инфо» за это) – некрофилия, гомосексуализм, импотенция и онанизм.

О «половой загадке Гоголя» заговорил еще Розанов, и он же намекнул: де-мол, у Гоголя в сочинениях нет ни одной живой девушки, а если и есть, то с какими-нибудь непременными уродствами. Зато покойницы – сплошь красавицы. На основании этого делается «розановский» вывод: если Гоголь так живописует покойниц – значит, у него влечение к трупам. Перенесите художественное воображение философа в реальную жизнь – и мы получим Гоголя-монстра, рыскающего по моргу или разрывающему на кладбище могилы.

Этого, естественно, в реальности не было.

Было другое – два страха. Один – страх смерти, страх перед всем тем, что ее окружает, что является ее атрибутикой, пусть подчас и косвенной. Второй – страх перед человеком, который может узнать некую гоголевскую тайну и огласить ее.

Такой тайной, как говорят, был гомосексуализм. Большую ценность для сторонников этого порока Гоголя представляют отношения писателя с художником А. А. Ивановым, который в начале 1840-х годов жил в Риме, как и Гоголь. По воспоминаниям, они часто запирались ото всех, никого не посвящали в свои планы (это, кстати, объясняется гораздо прозаичнее: Иванов писал с Гоголя эскизы, а Гоголь думал, как бы ему войти в «Явление Мессии» на правах персонажа). Их называли «неразлучной парочкой» – лакомый кусочек для желтой прессы.

Мы же помним: Гоголь никогда никого не посвящал в свои планы и тайны; он даже не позволял себе откровенностей по поводу произведений, а уж личная жизнь, как, кстати, об этом свидетельствуют почти все биографа, оставалась совершенно закрытой и недоступной.

Гоголь не мог не понимать обычной вещи: тайна двоих по сути перестает быть тайной.

Нужно еще учесть, что Гоголь со времен столиц предпочитал не заводить долгой дружбы, и даже близкий круг, которым в свое время гордился Анненков, он держал на расстоянии.

А потому, сошедшись с Ивановым, он не сошелся с Ивановым.

Второе лицо, каким бы оно ни было, несло прямую угрозу гоголевскому одиночеству.

Распространимся на счет распространенного – был ли Гоголь импотентом? Ни жены, ни детей, ни страстей, ни мимолетных увлечений, ни походов в бордель, ни вечеринок с актрисками, ни забав с крестьянками – какое-то омертвение жизненных тканей. Сам Гоголь как-то рассказывал: он проходил мимо одного дома и «случайно заглянул в окошко» – там напомаженные блудницы молились вместе со священником. Вся картина произвела на Гоголя такое отвратительное впечатление, что он ушел точно ошпаренный. Тут любое влечение сойдет на нет…

Вроде бы, молва права.

Если бы не один эпизод. Некоторое время, в конце 1840-х годов, он ухаживал за молодой графиней Вильегорской, привязался к ней и сделал предложение… Так вот, я не уверен, что такое предложение психологически может сделать хотя бы один импотент, если, конечно, это брак не по контракту и если эта не «слишком поздняя любовь»; в лучшем случае, он будет разыгрывать закоренелого холостяка… Гоголь же оправдывал свое предложение одиночеством и желанием создать семью. У человека, больного импотенцией, вряд ли будут подобные иллюзии…

Как-то в одном филологическом «кухонном» разговоре прозвучало: все поступки Гоголя можно объяснить одним словом – онанизм. Зигмунд Фрейд явно надежно укоренился в нашем сознании. И если первые три обвинения мы могли бы списать «за недостаточностью улик», то последнее действительно могло иметь место. Это порок частного порядка, причем, один из тех, что не бросается в глаза и не требует партнера. Возможно, он лучше всего подходил Гоголю, оставляя его право на одиночество неприкосновенным. Также Гоголю могло казаться, что он, в принципе, самодостаточен и ему никто не нужен.

Истоки – быть может, в комплексе неполноценности, чуть ли не в хилости и слабости его рождения; возможно, был какой-нибудь «неудачный опыт» или еще что-нибудь в этом роде.

Смущает другое.

Писатель, как никто другой, достраивает в своих произведениях то, чего ему не хватает в реальной жизни, как это было, к примеру, со Стендалем, тоже обделенным ласками и страстями. А потому личные комплексы неизбежно переходят в ткань художественных произведений. Теперь вспомним «портрет незнакомки». Вы могли бы с него онанировать? Или с прозрачной и светящейся утопленницы, или со Сквозник-Дмухановской дочки или жены, о которых только-то и сказано, что они «не дурны»? или с Коробочки? Или со старушки Пульхерии?