Вячеслав Лютов - Провинциальные тетради. Том 2

А утром, только рассветет,
Все будет скомкано и смято,
Обыкновeнно и не свято.
Судьба! зачем такой исход!..

Запах талого воска и сгоревших фитилей
все еще опутывает сцену, декораций
дешевых навязчивы тени. С тенью твоей
так не хочется расставаться.

В сумраке гримерной среди сальных афиш
обитает твой взгляд. Аромат львицы
от флакона духов кружит голову. Ты не спишь,
ты желаешь в объятиях биться.

Раскидав свои тайны, как горсть маковых зерен,
ты лежишь обнаженной у ног земного владыки,
и тебе невдомек, что его взгляд черен,
ему нравится слушать твои сладострастные крики.

Запах талого воска скрывает убитых младенцев
и сыплет порох для Вертера. Невесомы
все звуки. Ладони твои в заусенцах,
меж ногами зажата бутылка рома.

Алый рот ждет поцелуя, он уже не ищет отравы
для слов-объяснений – пусть говорят бедра.
Твой невинный лик удался живописцу на славу —
его кисть работала бодро…

Правильность линий лица и мистика очертаний
сводит с ума, и улыбка кротка и печальна.
Но нож на подушке жаждет новых свиданий,
стали глоток оставляет тебе на прощанье

запах талого воска. Он уже ненавязчив, и вскоре
предрассветная мгла мне откроет: ты та
желтая старуха в смешном головном уборе
с рваной раной внизу живота…

«…Я покажу тебе удивительный мир,
Он прекрасен, как все, что тревожит поэта;
Это здесь, королевна, в тоске твоих лир
Все нетленно в сиянье лазурного цвета.

А там!.. Там в круженье полуночных вьюг,
Что безобразны, бесчисленны, святы,
Бродит Смерть, фонари задувая вокруг,
Подметая свои ледяные палаты.

О! Я сказочный город хотел бы тебе предъявить,
Словно паспорт на чьей-то незримой таможне;
Там каналы сшивают бетонные складки, как нить,
Что вдевает в игольное ушко хирург осторожный.

Ты будешь смотреть, как сгорает закат,
На снегу оставляя кровавые пятна.
Но, моя королевна, тебе не вернуться назад:
Если идти – то идти безвозвратно.

Что мы нашли здесь, среди благовоний и роз,
Когда так навязчив запах болотных фиалок,
Тяжел и мучительно едок дым папирос,
Плывущий по лестницам винных подвалов.

Я подарю тебе ослепительно-пьяный наряд,
И крылатые сани извозчик помчит на Сенную,
Где так сладострастно красные лампы горят,
Где толстый фельдфебель пометит тебя поцелуем.

Я знаю, твоей неземной красоте
Позавидуют старые снежные девы.
В том городе взгляды и чувства не те,
К каким мы привыкли, о моя королева…

Я дам тебе сцену в объятьях дешевых кулис,
Где декорации к полу гроздями прибиты,
Где сальные взгляды легко раздевают актрис
И ждут с вожделеньем приход Карменситы.

Мы станем рассматривать сирых калек,
Сидящих на паперти темного храма,
Но лаская не их, а тот розовый снег,
Что бьется под вечер в оконные рамы.

Как радостно видеть безродного пса
И коршуна, что в предвкушенье кружится,
И знать, что не будет маскам конца,
И ненавидеть любимые лица…

Я подарю тебе стрекот пальбы —
В том мире для нас даже пули не жалко.
И ты скоро поймешь, что колеса Судьбы —
Это колеса твоего катафалка.

Я дам тебе право быть брошенной и
Глотать по ночам одиночества слезы.
И лунной тоской наважденья твои
Придут так навязчиво и без спроса.

Поверь мне, и я покажу тебе Тьму —
Искристую патоку в всполохах серых, mо ясных.
Согласна ль оставить небесную эту страну?..»

И королевна с печалью сказала ему:
– Я согласна…

Твой художник нашел себе имя – Морфей.
Он уснет, и тогда
Оживут в мастерской среди бледных теней
Акварель и вода.

То ли рыцарь печальный спешит на закат,
То ли нищий бредет
В сад камней, ад камней, без креста, наугад,
Вот…

Вот и графского замка рифленый пробор,
Мост цепной;
Вот поросший бурьяном немой косогор —
Там некрополь твой.

Алый всполох на черном – бархат прожжен
Июльской зарницей.
Бородатые старцы при свечке играют в бостон —
Им не спится;

Трефы, пики… И в тумане горных вершин —
Кто там ходит? —
По белому облаку, черный, один
Вроде…

Винный запах – вон машут большим бутылем:
Народ будет весел.
Руки тянутся – это степь с сухим ковылем.
Выплыл месяц.

Небо вставлено в рамы вместо холста,
Утро близко.
У художника странно бледнеют уста,
Как у мертвого василиска…

Художник зол с утра и хмур.
Ему бы выпить.
Листки его карикатур
Подобны сыпи.

Душа болит, зудится нос,
Все надоело.
Кого еще там черт принес
Под это дело?

Эскизы мертвенно-сухи,
Чернеет уголь.
Извне – грехи, свнутри – грехи.
Кто заперт в угол?

Кто опечатан и скреплен
Казенной кнопкой?
Кто быть навеки обречен
Тупою пробкой?

Кто катит пузом на народ
И машет плетью?
Кто знает, что переживет
Тысячелетья?..

К штрихам примешан горький яд
Тоски и смеха.
Художник отступил назад —
И в Рим уехал.

В трухе старинных галерей
Все то же – тоже.
Ты с мертвой мистикой своей
Не вышел рожей.

И не сдувает ветер пыль
С его бекеши.
Художник мерзок, видно, иль
Излишне нежен?

И он бросается с огнем
На холст и рамы.
Должно быть, в мире он чужом? —
Нет, в этом самом…

Смешные рыльца осень жжет,
И нет прощенья.
Художник чувствует исход,
Художник знает: близок Тот,
Кто миру этому вернет
Первопрочтенье…

Весь вечер – усталость и скука.
Здесь, в царстве забытых вещей,
Ищу я случайного друга
Среди одиноких теней.

Гуляет сквозняк по паркету,
В часах истекает песок;
И я с невидимкой-поэтом
Дописываю эпилог.

Сегодня пришторены окна;
За окнами, там, где луна,
Небо уныло и блекло,
Как дома напротив стена.

А город глядит исподлобья
Фонариком площадным,
Горящие окна, как хлопья,
Сливаются в призрачный дым.