Рита Гринстуотер - Ученик Афериста: Змеиное Гнездо

– До завтра, – кивнул я, когда Спенсер нехотя поплелся к автомобилю.

Спенсер повернул голову и, улыбнувшись, махнул рукой, прежде чем сесть на заднее сидение.

Не очень понимая смысла гонять водителя туда и обратно, когда путь из школы к дому Мэйфордам, который находится пусть и на задворках, у реки, составляет пешком не так уж много, чтоб нельзя было пройтись по хорошей погоде, я проводил взглядом блестящий «Мерседес» и повернулся в сторону Флит-стрит.

Старожилы города, которых в Оукберне большинство, частенько говорили, что обойти весь город пешком можно минут за сорок, это если неторопливым шагом. Доля правды в этом была – путь от школы до дома номер девять на Флит-стрит проходил по дороге вдоль вереницы одинаковых двухэтажных домов, которая начиналась сразу же, стоило повернуть у бакалеи налево, и занимал от силы минут пятнадцать.

Если же на пути встречались многочисленные родственники и знакомые – минут тридцать.

«Родственники, нигде от них не спрятаться», – подумал я как раз, вежливо поздоровавшись с двоюродной теткой, которая как раз грузила пакеты из бакалеи в свой небольшой «Форд».

А иногда прятаться хотелось – семья большая, шумная, а город маленький.

Даже дома свой мини-бедлам. Толкнув входную дверь дома номер девять, я опустил рюкзак на тумбу и тут же поморщился от громкого крика мамы.

– Давай, давай, звони ей, а лучше сразу езжай к ней, как же это, год не вспоминали!

Мама кричала в гостиной, а значит прошмыгнуть в свою комнату, минуя ее, не выйдет. Поэтому, заглянув в сверкающую чистотой кухню, в которой странно смешались запахи моющих средств и чего-то жаренного, я вопросительно вскинул брови.

– Что опять? – спросил он шепотом у сестры, которая вяло ковыряла в тарелке с несолёной киноа и тертым сельдереем.

Джеки вынула из уха наушник и закатила глаза. Достав с полки тарелку, я осторожно снял с начищенной сковороды крышку. Тут же запах свиных отбивных и грибов ударил в нос, заглушив резкую вонь чистящих порошков и гелей, а Джеки издала судорожный то ли вздох, то ли хрип за моей спиной.

Я скосил глаза в ее сторону, и выглянул в коридор.

– Генри, клянусь, это была последняя капля! – Мама все еще бушевала, и, судя по звуку, что-то швырнул на пол, а значит конфликт и не думал подходить к логическому завершению.

– Давай тарелку, – шепнул я, и Джеки молниеносно протянула мне свою порцию с киноа и сельдереем.

Быстро опустив на тарелку сестры отбивную, я сунул тарелку обратно, и Джеки, опасливо косясь на дверь, принялась судорожно пилить отбивную вилкой.

– Суп будешь?

– Слишком долго есть.

– Диета полным ходом? – усмехнулся я, зачерпнув полный половник томатного супа.

– Да заткнись ты уже, – набив рот мясом, проворчала Джеки, подняв на меня шуточно-злобный взгляд.

Джеки всего тринадцать, но я уверен, что она вполне способна написать трехтомник советов вечно худеющим.

Я аккуратно опустил тарелку на стол, стараясь не расплескать ее содержимое, что с моей-то координацией было весьма вероятно, а Джеки, до неприличия быстро жуя, поежилась, когда наверху донесся особо пронзительный выкрик ругани.

– Даже не вникай, – посоветовала она, опередив мой вопрос. – Разберутся.

– Ты не умничай, а жуй быстрее, – посоветовал в ответ я. – А то скоро у мамы закончатся аргументы и она придет сюда.

Джеки снова отпилила вилкой кусок от мяса.

Между нами затянулась неловкая пауза. Общих тем у нас с Джеки не было, разница в возрасте тоже ощущалась, дружными нас не назвать – то, что я втихаря подкармливал ее едой, отличной от произведений из книги «Тысяча и один рецепт из сельдерея» можно назвать скорее жестом жалости сытого к голодному. Поэтому в те моменты, когда мы оставались одни, говорить нам с сестрой не было о чем.

– Так… как в школе? – поинтересовалась Джеки, тоже чувствуя гнетущее молчание.

– «Дни принудительной социальной ответственности».

– Ясно.

Отправив очередную ложку в рот, я прислушался к внезапной тишине, разбавленной лишь тихим звучанием музыки из наушников Джеки, и расслышал, наконец, шаркающие шаги в коридоре. Джеки быстро сунула мне вилку с наткнутой на нее недоеденной отбивной, а я успел молниеносно вытереть с блестящей поверхности стола капли красного супа, до того, как мама вошла в кухню, чуть подрагивая от ярости.

Кларисса Смоллетт была счастливой обладательницей блестящих волос пшеничного цвета, стянутых в высокий узел, огромных карих глаз, занимавших, казалось, половину ее чуть вытянутого лица, и бесчисленной коллекции цветастых кофточек на пуговках, в одну из которых она была одета сейчас. Аккуратистка до мозга костей во всем – от краев наглаженной юбки и до отсутствия хоть единой пылинки в самых труднодоступных местах, таких как дальний угол верхней полки, или щель между тумбой и стеной. Неудивительно, что мама очень сожалела, что двое из троих ее детей унаследовали мало того что отцовскую внешность, так еще и его сложности в поддержании элементарного порядка.

В отличие от старшего брата, который съехал год назад, я понимал, что разбросанные по комнате вещи маму не просто раздражают и доводят до дергающегося глаза, но еще так и манят, чтоб поскорее навести в комнате стерильную чистоту, после которой невозможно отыскать ни единой нужной вещи.

И даже несмотря на то, что самым криминальным, что можно было отыскать в моей комнате, была мятая пачка сигарет, забытая как-то Спенсером, перспектива того, что Кларисса Смоллетт заглянет в комнату, пока я в школе, начнет рыться в личных вещах и перекладывать их, меня пугала. А потому я давно взял себе за правило поддерживать в комнате порядок, пусть не такой идеальный, как хотелось бы маме, но достаточный для того, чтоб не лезть с уборкой и устраивать строгую ревизию личных вещей.

– Как дела в школе, дорогой? – Как-то не очень было слышать будничную фразу, произнесенную деланно-добродушным тоном, прекрасно видя, что мама внутри дрожит от ярости.

– Нормально, – коротко ответил я и набил рот едой, чтоб это избавило меня от возможности поддерживать диалог.

В последние пару лет конфликты родителей не сказать, что стали своеобразной нормой дома номер восемнадцать по Беркс-роуд, но участились заметно. Особенно учитывая факт того, что семья инспектора Смоллетта считалась примером счастливой семьи крохотного городка: муж на страже порядка, жена-домохозяйка, трое детей – спортсмен, юная балерина, ну и я тоже (как третий друг, который уныло шагает позади, потому что тротуар слишком узкий). Только собаки для полного счастья не хватало.

Самое интересное и абсурдное, я заметил, началось все с того же исчезновения Ника Моро. Отец приходил домой под утро, усталый и раздраженный, мама утром утешала младшую сестру, заверяя, что сын вернется, а вечером вклинивалась в ряды сплетниц (клянусь, эти женщины однажды сидели у нас в гостиной, пили чай с пирогом и смачно обсуждали, когда полиция обнаружит тело). Отца сплетни бесили, особенно когда это мешало расследованию, но куда больше его бесил тот факт, что мама, фактически, является их режиссером.