Ярослав Полетаев - Три миллиметра

– Как-то пришёл ночью командир полка, Куандыков, – говорил другой раз Сименченко. – Пьяный, расстёгнутый, без фуражки, залетел на второй этаж, приказал строиться. А до того была история, в пехоте один съел шуруп, пришёл в МПП с болями, его на рентген, ну и просветили. Куандыков увидел его в строю, заорал: «Ах ты сволочь! Решил закосить! Ты у меня, сука, сожрал один, а три высрешь!» Подскочил к молодому, а тот дрожит, боится. Куандык собирался ему вмазать, должно, да нельзя. Тогда в упор его поставил, потом всех остальных, начал прокачивать. Через минут десять пришёл начштаба и всё прекратил. Но мы тогда перепугались до жути.

Толпа вокруг него суетилась, с удивлением обсуждая услышанное.

– Они как трупы там, – заключил возвратившийся несколько позже из МПП Кормилицын, когда его обступили. Поскольку Кормилицын сам походил на привидение, после таковых его слов это зловещее место окончательно обрело свою репутацию.

Почти каждый новобранец, таким образом, предпочитал болеть и заниматься самолечением, хромать и терпеть до последней минуты, пока уже становилось невыносимо ходить, или когда заболевание оказывалось серьёзным. Всё это порою представляло жалкое зрелище – почти целая рота больных солдат, хромых, кашляющих, с плетущимися в шлепанцах в задних рядах «каличами». Однако ещё более жалкое зрелище представлял собой МПП с его одетыми в дурацкие пижамы, страдающими от издевательств и унижений пациентами. Особенно вид больничных пижам пугал Родионова, их он мог видеть, когда взвод проходил мимо МПП, а некоторые пациенты выносили какие-нибудь грузы на улицу из здания. Родионов также как многие хромал, большой палец у него на левой ноге был растёрт до мяса, кровоточил, и по вечерам Михаил со стоном отрывал грязный носок от подсохшей раны. Родионов обувал резиновые армейские тапки, и это приносило сладостное облегчение, потому как глубокая ноющая боль отступала, а оставалось лишь несильное неприятное покалывание в пальце. Масленников, который тоже страдал от мозоли, но меньше, подходил к товарищу с обеспокоенным видом.

– Что нога, лучше? – спрашивал тревожно он.

– Глянь, как? – Родионов шевелил окровавленным пальцем, – Что скажешь? И это всё от какого-то ботинка…

– В МПП не пойдёшь? У тебя тут кровищи столько… Дело серьёзное. И шрам останется.

– Пока терпимо. Пока не надо отпилить его. Мне что-то совсем не хочется в больничку. Там эти ходят бледные и несчастные.

– Так завтра, должно быть, снова на директрису пойдём. Как же ты будешь?

– Пойду как-нибудь… – отвечал Родионов, – Уж не могу я отправиться в больничку, не могу, не по мне такие штуки.

Он прекрасно понимал, что завтра опять придётся терпеть эту боль, идти вровень со всеми, чтобы не выбиваться из строя, и всячески делать вид, будто бы он в полном порядке. И неизвестно ещё, когда всё пойдёт на поправку, но он, Родионов, подчас гордый, как павлин, по-другому не мог. Он не мог представить, что какую-то часть своей службы проведёт на лечении, что его переоденут в эту идиотскую пижаму, а сослуживцы назовут «каличем» и слабаком. И что потом он скажет своим друзьям, когда вернётся? Он не может оказаться в таком положении, это не для него!

– Да уж, так себе идут дела… – проговорил он, задумчиво глядя на свежую блестящую каплю крови, сочащуюся из раны, – Но всё-таки лучше я здесь.

Погода стояла превосходная. Отливающее цветастой голубизной небо без единого пятна облаков, перемежающееся у горизонта туманной дымкой, раскинулось бескрайним шатром в вышине, убаюкивающее всё под собой. Одинокий на небосводе ослепительно-золотой круг солнца держался низко над землёй и щедро одаривал округу пышными волнами жара. Над разогретой дорогой поднимался оттого увесистой стеной поток тепла, и скученный воздух весь иссох. Лёгкий, возникающий в глубинах лесных чащ ветерок иногда нагонял строй, поглаживал загорелые мокрые от пота шеи солдат и неслышно ускользал прочь.

Рота преодолела короткий участок леса, поднимая за собой непроглядные клубы пыли, тот самый участок, который обыкновенно солдаты преодолевали бегом, гуськом, ползком, вприпрыжку, но никак не обычным размеренным шагом. Настроение у всех было прекрасное и возвышенное, поскольку этот день обещал быть увлекательным и значимым. То был день первых стрельб из автомата, и рота в полном составе и вооружении направлялась к стрельбищу, что находилось в широком поле в пяти километрах от полка, между танковым огневым городком и директрисой. Курсанты в большинстве своём были взволнованны и заняты мыслями о предстоящем деле, но многие шутили, смеялись, за что их наказывали пробежками вокруг строя. Всё же это никак не могло подорвать их хорошего настроя.

– Раз, раз, раз, два, три! Прямо! Рота! – бойко командовал Курилов, и солдаты отвечали ему четким шагом. Курилов также был в хорошем расположении духа, потому как предпочитал огневую подготовку любой другой. – У кого мой автомат?

– У меня, товарищ старший сержант! – отвечал ему Дубовиков, что шёл позади, смотрел за порядком во взводе и нёс автомат Курилова. Автомат Дубовикова нёс Гуреев.

Накануне этих ответственных стрельб, которых офицеры опасались, а солдаты очень ждали, в роте была проведена серьёзная работа. Солдат каждый день за неделю до того учили обращению с оружием, условиям упражнения по стрельбе, которое предстоит выполнить, но главным образом требованиям безопасности. Совсем недавно в одной из близлежащих частей произошёл трагический случай, который и взволновал командиров. После подобных стрельб из автомата учебная рота прибыла в расположение, и вскоре бойцы принялись чистить оружие. Один из солдат взвёл автомат и разрядил выстрелом, как то и положено делать перед чисткой. Однако он перед тем не отсоединил магазин, в котором остался ещё каким-то образом патрон. Вместо холостого щелчка раздался выстрел, и пуля угодила прямо в затылок другому новобранцу, что сидел впереди. Голову ему размозжило, и никаких шансов выжить у него не было.

Тем не менее, этот случай, о котором было подробно рассказано, дабы предостеречь курсантов от ошибок, не омрачил их мыслей и духа. Родионов, улыбчивый и жизнерадостный, несмотря на усталость и гнетущую боль в ноге, по обыкновению шёл рядом с Масленниковым. Они беседовали тихо, но живо, и главным образом, конечно, о женщинах. О них всего более любил говорить Масленников, и тем любопытнее становилась эта тема для обоих, чем сильнее этих женщин недоставало.

– Подумать только, как быстро начинаешь ценить то, чего лишаешься. А ведь ранее совсем просто относился к этому, да и вообще ко многим вещам. Но теперь… Чего только стоит один горячий душ да сытный ужин с какой-нибудь очаровашкой! – рассуждал Масленников.