Ольга Хейфиц - Голый дневник

Телефон затрезвонил, казалось, внутри моего мозга, разрывая сонную накипь, вытаскивая из шестичасового покоя. Дотянулась до трубки, телефонный шнур перекрутился и замотался вокруг щиколотки, согнав последние следы ночи с нежной сони.

– Дорогая, я быстро и по делу! – голос незабвенного эксквазиначальника звучал слишком деловито и бодро для этого времени суток. Подушка, уютно скукожившись, призывно белела на кровати и сбивала с толку. Под локтем плед кололся шерстяным телом, утро не отпускало меня…

– Какой от меня может быть прок в такую рань? – я заметила, что педикюр на правой ноге немного облупился, меня это расстроило.

– Ты мне говорила летом, что у тебя девочка сидит без работы, у Алекса новый проект запустился, все очень стремительно развивается, ей будет интересно поучаствовать? – последовала сложная цепочка деталей и нюансов, но я уже почти не вникала, главное было то, что Мусе уготован шанс. И какой! Великолепная возможность, очень перспективная и интересная, и, если мой талантливый дружочек сможет проявить себя должным образом, карьера ей почти обеспечена. Вспомнив грустную её птичью голову, маленькую комнату в некрасивом районе, метро по утрам, и тяжелые мысли на душе, я довольно улыбнулась себе и своей гуманитарной миссии.

– Конечно, записывай телефон, позвонишь ей, и вы договоритесь, – я, кажется, расковыряла родинку на лодыжке, и это меня на минуту неприятно испугало.

– Нет, дорогая, мне некогда, я улетаю, потом ты же знаешь Алекса, он тебя так любит, вечером в четверг приводи её на открытие выставки, там представишь их друг другу. У нее будет больше шансов, если она придет с тобой.

– Ок

– Только пусть она там долго не думает, если что, у нас горит все, мы просматриваем по десять человек в неделю, и все рвутся работать. Все, милая, я опоздал уже везде, до скорого!

– Пока. То место, где была родинка, кровоточило, я слизнула языком каплю своего жидкого ДНК. Неужели и правда родинку содрала? Или просто показалось, это болячка какая-то… день начался рано, но принес хорошие новости для Муси. Я перезвонила ей сразу после завтрака, но она не взяла трубку.

Жизнь определенно решила побаловать меня. Мужчина был весь бархатный, ровный, заманчивый словно ледяное шампанское. От него точно так же покалывало на языке и хотелось смеяться. Прижимаясь к нему, я глупела, но не подавала вида, мы уже две недели сводили друг друга с ума своей красотой, молодостью и осенними поцелуями. Он готовил, как повар из мишленовского ресторана, и учил меня долго и мучительно помешивать особый соус серебряной ложкой в какой-то специальной мисочке. Сердце понемногу обретало свою естественную форму, срастались рваные раны, он зализывал их и закармливал бешамелем.

В последний вечер перед его командировкой, мы сидели у его друзей в каких-то невероятно глубоких креслах и вели мало глубокомысленные беседы, в духовке томилась баранина с розмарином, а рядом с моим спутником томилась я. Он уезжал так стремительно, неожиданно, что мы оба пожалели о потерянном в платонических объятиях времени, и о том, что ближайшие 10 дней будут хоть и полны приятного ожидания, но в сутках теперь будет по меньшей мере 30 тяжелых, вязких, нудных часов. Ночью перед подъездом моего дома он целовал, обнадеживал, уже скучал и так волшебно пах туалетной водой, розмарином и искушением, что я с ужасом представляла себе свое десятидневное пребывание вне его присутствия. Соблазн провести свою первую совместную ночь в его последний вечер в этом городе был велик, но мы предпочли отсрочить приятный момент. Не зря же мы так долго готовили его каждый своей тонко выверенной игрой, точно дозированной страстью, всеми доступными силками.

Он прилетел неожиданно, так же, как и улетал. Приехал утром, обдав меня облаком самолетного запаха, одарив охапкой цветов, стремительно окутав, забрал, отвез, зацеловал, положил, и, когда я очнулась, было уже 7 вечера. 7 вечера четверга. А я лежала в лучшей в мире постели, с лучшим в мире мужчиной, который собирался исполнить для меня лучший в мире tartar du boeuf в домашних условиях. И в этих домашних условиях, кутаясь в простыни и закуривая сигарету, я счастливо нежилась до тех пор, пока в мой мозг не начала стучаться маленькая и очень неприятная мысль. Мысль-заноза, не давала мне покоя, пока не оформилась в ужасную реальность. Я забыла про то, что в данный момент должна была в платье, с улыбкой и Мусей присутствовать на открытии выставки и устраивать карьеру лучшей подруги. Вместо этого я устраиваю свою личную жизнь. Но по истечении времени я понимаю, что даже не в тот момент реальность видоизменилась, искривилась и стала по-настоящему неприятной. Она стала намного более уродливой в тот момент, когда, немного подумав, я почувствовала облегчение от того, что мой телефон выключен, прием все равно уже начался, и Мусе можно просто сказать, что его отменили. В конце концов, познакомить ее с Алексом я могу и завтра, просто поймав его во время обеда. Я была в самом разгаре процесса заключения сделки со своей совестью, когда мой мужчина подошел ко мне и, обняв меня сзади, поцеловал в затылок. Сделка свершилась, я почувствовала, что поступила правильно, и с удовольствием зарылась в пледы на его диване.

Наши отношения продлились месяц.

Алекса не было в офисе. Его не было в городе. Он улетел на какой-то форум со своей новой ассистенткой. С той, на чьем месте должна была быть Муся.

Я встретила эту ассистентку пару лет спустя в пробке, она была еле различима за изящно тонированным стеклом мерседеса, за дымом, который шел из тонкой сигареты, за рукой с идеальным маникюром, небрежно стряхивающей пепел в окно. Но я ее узнала, и стыд толкнулся внутри: на ее месте должна была быть Муся, которая в этот момент задыхалась в душном вагоне метропоезда, в попытке удержаться на плаву.

Вечером Муся приехала ко мне, доверчивая и теплая, уставшая и немного безнадежная, она как всегда смотрела на меня своими нежными глазами.

В очередной раз я задумалась о том, что хоть что-то должно остаться после меня. Устроившись на подоконнике, разглядывая бороздящие улицу машины, перебирающих ногами людей в темных одеждах зимы, я просматривала бумаги из ящика старого письменного стола. Стол был тяжелый, настоящий, теплое дерево дышало под лаком, из-за этого медленного живого дыхания, лак местами потрескался, и множество морщинок испещрили поверхность столешницы. Я бы не выбросила его никогда, таскала бы из квартиры в квартиру за собой, словно любимого молчаливого пса. Он жил со мной с тех пор, как я помню свои первые шаги. Он знал все мои оценки, посмеивался над моими первыми сочинениями и укрывал тайны в недрах своих ящиков-пещер. Большой и мудрый, стол казался островком надежности в современном мне мире светлых зефирных кресел и воздушных консолей.