Виктор Ростокин - Откровение Блаженного

«Я замерз», – пожаловался мне Алеша. Я пытаюсь разжечь печку. Но дрова не загораются…

Сын – в раю, а я – в земном аду. Кому же о ком сострадать и печалиться?

Самая лаконичная поэма напишется на общем кресте: «Здесь похоронены сын и отец Алексей Викторович и Виктор Алексеевич…»

Трагедия делает человека подавленно-кротким. Сейчас меня легко одурачить. Несть числа прилипалам. И всяк со своими проблемами. Выручаю. Помогаю. На мою же боль им наплевать!

– Тебе повезло: твоя беда случилась в конце твоей жизни.

Да уж, жутко как повезло!

– Твой сын погиб? Радуйся! Благодари Господа!

Мне советуют:

– Убивцев-то отлавливай и – к стенке их! Они звери! А со зверями токо так и надо!

В паспортном столе служащая мне выдала свидетельство о смерти Алеши с безразличной, глуповато-веселой ухмылкой. Она же в домовой книге бездумно-шаблонно начертала «умер» вместо «погиб».

Вижу сон:

Брат лежит в помещении. Больной. Просит холодной воды. Я бегу к колодцу. Возвращаюсь. И… не нахожу дверь.

Явь: я заговорил о печальном. Заплакали. Брат равнодушно отвернулся от меня.

Второй брат не приехал на похороны своего племянника, а со случайными людьми «передал привет».

Одна из «сердечных» родственниц еще задолго до гибели Алеши «подарила» моей жене из искусственной дешевой нитки черный костюм. Потом, в траурные дни, издевательски съехидничала: «Сгодился?» Это поганое одеяние я сжег на костре.

Вторая родственница, по прозвищу Ведьма, не скрывала своего ликования: на метле воспарила до небес в бесовской пляске! Хуторяне-земляки рассказывали мне: еще при жизни моего сына она ходила в церковь и ставила свечки, поминая его за упокой. Чем же он перед ней провинился?

Мое кровное древо было крепким, плодоносным. И вот – захирело, обреченно нависло поскудневшей кроной над пропастью Небытия. Двух дедов и трех их сыновей (один из них мой отец) сгубила война, четвертый вернулся без руки. Мы, их дети и внуки, бесконечно бедствуем в житейской неблагополучной кутерьме, спотыкаемся, шарахаемся из стороны в сторону, часто не находя надежной опоры и поддержки. И не во храм святой направляем стопы, а в похмельной одышке ломимся в злачные места. Не молитва с уст, а мат! Промеж нас – ни лада, ни согласия, ни привета. Разобщенность. Черствость. Зависть. Ненависть. Предательство. Блуждаем. Свет белый коптим.

– За содеянные многие грехи… – пожилая ясновидящая прискорбно опустила веки глаз.

Жаль юные и совсем младые ростки родословной. Они, не успев распуститься, налиться соками жизни, увядают, а то и погибают. Дохнуло безжалостно сиверко… и безжизненно сронилась золотая головушка моего сына. Тяжелая, неведомая болезнь пленила и обрекла на смерть двоюродного внучка Ваню. Он – тоже был сродни солнышку! Тоже росточек! Тот и этот последние из оставшихся немногих побегов на вершинной ветви родового древа.

Господь, оставь хотя бы малую надежду… не сокрушай под корень… молитвенно заклинаю… я… раб твой…

Давно написаны мною эти строки. Бездумно-сиротским взором гляжу… в даль жизни.

Отравленное копье, пущенное с Небес в меня, пронзило его сердце. Долгое время не вижу Алешу во сне.

Ему было три года. Играл в песочнице. С соседским пацаном (его мать алкашка, жили бедно). Домой Алеша приходил без игрушек. Позже выяснилось: пацан тайком зарывал их в песок, а потом уносил домой.

В зубной поликлинике Алеше удаляли молочные зубы. Сразу по два-три. Терпел. В шестнадцать лет что-то в нем изменилось. Однажды при лечении коренного зуба потерял сознание. Но вскоре пришел в себя. Как бы виновато посмотрел на меня (я присутствовал здесь по его просьбе «для поддержания духа!»). Лицо бледное, на лбу испарина.

Алеша:

– Папа, давай вместе с тобой сфотографируемся.

Я сослался на жару, на усталость:

– Успеем еще. Жизнь длинная.

«Нам не дано предугадать…»

Я пробыл в командировке четыре дня. Приехал домой. Сын:

– Готовить еду некому было. Мама кормила меня помидорным салатом. А с него еще сильнее есть хотелось.

В городе гуляли с ним по набережной. Я купил ему горячие сардельки. Он с аппетитом съел. «Еще будешь?» – спросил я его. Застенчиво отказался. Я – не внял…

Плотина. Дубовые сваи. Вода шумит. Здесь Алеша любил купаться, ловить раков. Подолгу. До веселого озноба.

…Шуми, вода!

Иду. Впереди долговязый паренек. Не желает мне переходить дорогу с пустым ведром (примета худая!). Благодарно поклонился ему.

Алеша общается со мной посредством снов, явлений природы, своими предметами и вещами. Многие качества его характера угадываются в сестре и матери.

У его лучшего друга Сергея – рыжая собачонка. Алеше нравилось играть с ней. Часто собака подбегает ко мне, глазом просит, чтобы погладил ее.

Под калиной в апреле расцвел пролесок, посаженный Алешей. Цветок сквозь еще голые ветки синё глядится в окно.

Иисус Христос, мой сын с тобой. Скоро и я приду. Если не настолько грешен, то позволь с ним свидеться. Один раз. А там хоть и в преисподнюю!

Позвонила девушка:

– Можно пригласить к телефону Алешу?

Это уже второй раз, спустя год…

И, наверно, оттого, что я долго думал о ней, мне она приснилась. Мы как будто бы повстречались. Я спросил ее:

– Ты любила Алешу?

Она смущенно зарумянилась:

– Я люблю его… всегда…

– Но он – там, а ты – здесь…

– Он сегодня в Высшей Основе: духовной. Его нельзя созерцать, потрогать, но можно чувствовать. При сильном желании.

Я благодарно кивнул ей:

– Будь счастлива! – И пошел.

– Я счастлива… А вы?

Я что-то сказал…

Пробудившись, попытался вспомнить. Но в окне вспыхнула молния. Потом застучали капли. Еще была ночь. И кончится ли она когда-нибудь?

– Вернись к Природе…

– Вернись к Богу…

Но никто мне не сказал: «Вернись к людям…»

Мать умерла – я потерял малую родину.

Сын погиб – я потерял большую Родину.

На все и вся взираю сквозь призму своей трагедии.

Раньше я готов был обнять Вселенную, которая из края в край представлялась мне как нечто Божественное – одухотворенной. В буйстве неиссякаемого благополучия мне чудилось, мерещилось «вечное, благостное…» Что это? Слабость воли? Проявление притворства? Отсутствие познаний «всего сущего»? Попытка «оболванить» судьбу?.. …В младенчестве, получив травму головы, я сильно заплошал. Уже шла война. Отец погиб. И мать, имея на попечении еще троих малолетних детей, глядючи на меня, почти бездыханного, молила Господа, чтобы забрал… Но Он не внял ее голосу.