Виктор Ростокин - Снежные обозы

Сколь матерям еще оплакивать
Твои морщины и рубцы?
Куда ведешь ты их по слякоти,
А с ними бледные мальцы?
Они несут Христа иконы,
Печаль великую в очах.
Им вслед взирает край исконный —
Он тоже горестно зачах.
Куда народ несчастный движется,
В какую сторону побрел?
Простор пред ними пораскинулся,
На нем торчит горбатый кол,
Сорока на макушке прядает,
Сулит нерадостные дни.
Куда же траурным парадом
В предзимье движутся они?
Где их мужья, сыны и братья,
Где запропали их следы?
И можно ль вместе всем собраться
Обочь неведомой беды?
Россия, главная ты матерь,
Сама, терзаясь тяжело,
Сронила самобранку-скатерть,
Сломалось на ветрах крыло.
Не сберегла, не уследила —
Твой род мужской из года в год
Все убывал.
Какая сила
Его швыряла в оборот?
Не попрощавшись, удалились.
А кровли поразъела ржа.
Сады коростою покрылись,
Поля не дождались дождя.
Не стало твердых слов и жестов,
От коих в жизни издавна
Рождались доброта и нежность
И на виду была страна…

Малая родина, хлебом твоим
Я не питался полвека.
Как погляжу, все мне блазнится дым,
Ты в нем сиротка-калека.
Что ж удивляться, гадать и тужить,
Щупать притворно изнанку?
Вдарился сам я по свету кружить,
Выйдя за гать спозаранку.
Чем я по младости разум завлек?
Что там вдали волновалось?
Много прошел незнакомых дорог,
Сил порастратил немало.
Нынче прибился к родимой земле,
Оба мы стали другими.
Надо ль копаться в остывшей золе?
Пусть будут речи благими.
Ей я скажу: «Вправе ты поругать!
Чувства ничуть не остыли!
Но не смоги в хлебе мне отказать,
В скорой просторной могиле».

Когда пленили Родину мою
Нагрянувшие тучей супостаты
И предали свирепому огню,
Что было для народа кровно свято.
Потом повсюду мертвенно бледнела
На пепелищах жесткая зола.
«Хоть сами, слава богy, уцелели», —
Мать обронила вдумчиво слова.
Хваталась за оглобли и тащила
По хляби воз на мельницу с зерном.
Откуда же брала такую силу,
Чтобы из балки одолеть подъем?
А на метровке вырастал, как в сказке,
Еще один и круче во сто крат!
И это правда – не сгустил я краски,
Я caм судьбиной был и мят, и клят.
В пять – семь годков уже полол пшеницу,
Гонялся с шалыжиной на току,
От воронья прожорливого крупицу —
Я разумел тогда – спасти смогу!

Но вот пленили Родину мою
Иных обозначений супостаты.
Они «освоились» в любом краю,
Они во всем исправно тароваты.
Они приспособленцы —
господа,
Хозяева пространств необозримых.
Пойдешь налево – пригрозят: «Куда?!»
Направо завернешь… и тут, вестимо,
Такой же окрик с пеной на губах!
В деревнях домовые только в полночь
Вздыхают на чердачных сквозняках,
А черти куролесят в чистом поле.
И в этой необъявленной войне
Бесчетно гибнет бедного народа
В глухом чаду наркотинов, вине,
В резне и драках «при любой погоде».

От этой пропасти Русь пропадет?
Мне за нее бы заступиться песней,
Но уж никто сегодня не поет
И всяк от жизни этакой невесел.
Но мать моя была тогда права
Пророчески, не находясь без дела…
Чуть смысл поправив, повторю слова:
«Дай бог, чтобы Россия уцелела!»

Сперва не придавал значенья
Я этой ивушке дворовой.
Порою замечал вечерней —
Качалась нервно и неровно.
Я сроду не был фантазером
И мистикой не увлекался,
Владел реальным кругозором
И в суете не забывался,
Что я простой на свете смертный,
Есть хлеб и соль, знать, я богат.
Живут пернатые и звери —
По-человечески я рад!
А ива… как она в безветрии
Волнами крупными бугрилась,
Шумела, волновалась ветками,
Студеным всполохом светилась!
Но что тревожило и мучило?
Кто угрожал, внушал ей страх?
А крона дыбилась, и пучилась,
И вскрикивала: «Ох!» да «Ах!»
Глядеть и слушать было странно,
Я собирался прочь уйти.
«Постой! Ведь больно мне и страшно,
Есть сердце у меня в груди! —
То ивушка заговорила,
Вершиной перестав хлестать. —
Твоя соседка пригрозила
(Ее смогла я угадать!)
Меня безжалостно срубить,
А стало быть, меня убить.
А повод этому… насколько
Самой оправдан жизнью он?
Вонзили, словно сто иголок,
Не верится, что явь, не сон!
Смысл слов таков: мне здесь не место
Расти в общественном дворе,
Несчастья и плохие вести —
Мол, я виновница везде.
Что вся статья мне на кладбище
Стоять иль около реки.
Я, как отверженная нищенка,
Людским законам вопреки
Вот проросла и раскуделилась,
Ан оказалось не к добру.
Сломает пусть меня метелица,
Подставлю ствол свой топору!»
Вздохнула ива, притомленная,
Сронила челку. Я узрел:
Она, красивая, зеленая
(Соловушка так грустно пел!),
Роняла слезы настоящие,
Не плачет так и человек!
И для сочувствия к ней вящего
Промолвил я: «У всех свой век,
У всех судьба своя и карма,
Сегодня миром правит черт,
Он щедро посылает кары,
От сатаны ему почет!»
Но что ж вдаваться в философию?!
Соседка точит свой топор.
Погибнет дерево, засохнет.
Зловещий не спадет напор.
Замолкнут птахи редкой трели,
И бор сгорит, а на краю
Залива лебедя застрелят.
И Музу вдруг распнут мою.

Привычка привыкания чревата
Сойти до истребляющих основ.
Как не суди, чужак не станет братом,
Хоть много принял от него даров.
Такое предположим… есть дорога,
Она тебе открылась невзначай,
Она ведет березняком и логом,
Но не спеши подумать: «Чудо! Рай!»
Иль женщина… Она же та приманка —
Еe краса. Попробуй разгадать,
А ну-к, в какой-то час узрев изнанку,
Замыслишь прочь подальше убежать.
Ты побежишь. Но не по той дороге,
Которая в цветах, в березняке.
Объявится там некто с черным рогом,
С горящей гулко палицей в руке.
…Я отвыкаю от привычек прежних,
Я подавляю возгласы в душе.
И облетает лепестками нежность
Уже.

Наивный бред сознанье не гнетет,
Не обольщает: смерть не существует.
А вон она не прячется, идет,
И в горн старательно победный дует.
Спасибо, что позволила мечтать,
Не беспокоила меня без дела.
За это не пристало уповать:
Явилась в срок, и с ней встречаюсь смело.
Ведь ею всяк во страхе уличен,
Помечен в незатейливых поминках,
Ей без нужды литавров медных звон,
Ничто толпы притворные слезинки.
Ей незнакома и состраданья боль,
В юдоль земную верить неспособна.
И словно звук пустой: вот хлеб да соль…
Она дождется душу возле гроба
И верный путь укажет. И за то,
Как жизни, равнозначное: осанна!
И, кроме Богa, выше их никто.
И счастлив я, что гость для них я званый!