Виктор Ростокин - Снежные обозы

Сиди. Иль стой. Или ходи.
Но не гляди смущенным оком.
Восток останется востоком,
Закат – всегда он впереди.

Сломай былинку, жуй ее
И слабую почувствуй горечь.
И облаков крутые горы
Разрушатся. И забытье

Как будто станет удушеньем.
Ты задохнешься. Умер ты,
Лица размазались черты,
И вот свершилось пораженье.

Теперь в зловонье бытия
Душа начнет свое блужданье
В пространстве – нет ему названья.
Душа уже и не твоя.

Пространства больше и не надо,
Господь отмерил Сам, поди,
До рая дли же до ада,
А жив покель – в углу сиди,
Гляди на паучков домашних,
На волю выпусти кота,
И он тебе хвостом помашет,
Мол, на дворе-то красота!
Зевнул. Подумал: «В caмом деле…»
И двинулся ты за порог,
Pугая собственное тело,
Как некий гнуснейший порок,
Как жадный накопитель хворей,
Которые не изогнать.
Ты – с неизбежным своим горем,
И с ним ты бросил воевать.
…Старик покашлял, огляделся,
Не обнаруживши кота —
Теперь с соседской кошкой спелся,
Ему, конечно, лепота!
Законных семь шагов на запад,
На юг – пяток. И вновь – к крыльцу.
Устал. Присел он с тихим сапом,
Вдохнув с черемухи пыльцу.
На том прогулка завершилась
С благополучнейшим концом.
Над ним не зря ведь птаха вилась,
Чернея праздничным крестом.

Я не ношу значки почетные,
Надеюсь, это не зарок.
А у меня-то их бессчетно —
Картонный целый коробок.
Не ощущая внятной боли,
Забрезжит что-то вдруг во мгле,
Подспудной подчиняясь воле,
Я рассыпал их на столе.
И словно в детство впав нечаянно,
И затаившись, я глядел:
Вот этот светится лучами,
А этот тусклый свет имел.
И остальные всяк по-своему
Окрашены, по форме тож.
Вот я солдат, шагаю строем,
Подтянут, молод и пригож!
А если марш-бросок… Я первый
В колонне мчусь на тягаче.
Отчизны я защитник верный,
Две лычки красных на плече.
А вот уже я на гражданке,
И здесь успех мой был велик.
С мячом к воротам пер я танком,
Приметливый был гиревик.
А в сфере будней производственных
Я поощрялся много раз!
Значки, значки… Мы в главном родственны,
Я сохраню навеки вас.
Хоть с вами я не стал богатым,
Большой я славы не снискал,
На вас гляжу я, как на святость,
Я честно вас завоевал.
Я вами грудь свою украшу,
И в праздник выйду я в народ
И с уваженьем кто-то скажет:
«Он не предаст, не подведет!»
Не загоржусь я, не зазнаюсь,
От мира не забьюсь в норе.
Посоревнуюсь. Потягаюсь.
Ведь в самой я еще поре!
Ну что такое семь десятков?!
Ну-к, закатай мне рукава,
Жена! Спляшу-ка я вприсядку!
Хоть с кем я выйду «на любка»!
И снять значки я не посмею,
В коробке их похоронить…
Они историю России
Помогут сердцем ощутить.

Бессмысленное проживание
Прошедших дней и лет.
Божье ли то наказанье:
Человеку дарован был свет?
Он мыслил таинственно-немо
В поднебесных пределах своих?
Дабы в вечности значилось время,
Как библейский трагический стих?
Чтобы мир бушевал, бесновался
На краю, у черты горевой?
Чтобы пепел погибельный стлался
Над безродной, безгрешной землей?
И один из них самый любимый
Принял на Душу тяжесть вины?
Крест в лучах. И все обратимо.
Пока дух не иссяк сатаны.

Долго, долго длится день…
То – умрешь. То – вновь воскреснешь.
Ты ли? Может, просто тень?
Нету оных лет потешней!
Чередою чудеса,
Неожиданные встряски.
Чьи-то вязнут голоса,
Как чертей вязанка в ряске.
Вдруг выходит на обзор
Белый всполох, будто лебедь.
Упираешься в забор,
Исторгаешь жалкий лепет.
Не сошел еще с ума,
Старость только лишь в начале.
Слышишь: «Он кусок дерьма!»
Ты в ответ: «Я был начальник…»
Ищешь, лапаешь рукой,
Но калитки нет в помине.
Там, наверно, за рекой
Расплескался вечер синий,
А закат венец всему,
Что естественно иссякло,
И тебе он одному
Разрешает плакать, плакать…

Улица – головорезов скопище,
Каждый с револьвером и ножом,
В ожиданье дичи вяло топчутся,
Ястребиным шастая глазком.
Полицейские им поклоняются,
С ними, знать, на дружеской ноге.
Олигарх трусливо улыбается,
Он у них, как вошь на гребешке,
Захотят – ногтем придавят, скрипнув
Плитками искусственных зубов.
Обыватель приоткрыл калитку,
Зыркнул… и, болезный, был таков,
В темное свое жилье забился
И замкнулся – нет его совсем!
Словно и на свет он не родился
И не зрил житейских перемен.
Что же, так и будет хорониться
Отпрыск храбрых казаков донских?!
А коль пострашнее что случится —
Самолеты вражьи в голубых
Небесах? И предаст он Родину,
В щель забьется по сырым углам?..
Вылезай! Они тебя не тронут,
Посчитав сие за некий срам.

Война приблизилась. Она
Пока лицо свое не кажет.
Ей безразлично, чья вина —
С ухмылкой грязной не укажет.
Ей дела нет до мелочей,
Для измышлений хладнокровных.
Огонь раскованных мечей
Вознесся над цветущим кровом!
Пошла работа на распыл,
На убиения без меры.
Опомнились, кто позабыл
Во мнимых устремленьях веру
В Христа, в Отечество и Мать —
Она воздела к небу руки!
Ее в укрытье не прогнать,
Душой открытой примет муки.
Сыны услышат. Встанут в ряд
Богатыри Руси исконной.
Они войны разрушат ад.
Мать – животворная икона!

Вчера был жив. Ходил бодрился,
Хвалился разными успехами,
На голову он становился
Для общей озорной утехи.
Какой-нибудь брезгливой даме
Он предлагал исполнить танго,
За талию хватал руками,
Губами сладко чмокал: «Манка!»
А вскоре новая придумка —
В фуражке огурцы раздаривал,
И с аппетитом сам их хрумкал
В шальном ребяческом ударе,
Визжал: «Их мыть совсем не надо,
Пользительней они такие!
Я их выращивал на грядке,
Хрустящие и наливные!»
Потом на старенькой тележке
Он с фермы вез навоз коровий.
У палисадника под вечер
Сидел с супругою Петровной.
И вот сегодня славный, милый
Старик скончался то ль от грыжи.
Как будто пробежал он мимо
Без передышки…

Жизнь, как сказка?
Жизнь – не сказка —
Долго, долго ехать тряско
Суходолом, косогором,
С думой тяжкой,
С болью,
С горем.
Ехать день и ночь…
Неделю.
Он пригубил злое зелье.
Похоронена жена.
Плачет, скривилась луна.
Конь шагает. Столб. И – сыч.
Путь-дорога. Бог. И – бич.
«Ну-к, спою…» – запел мужик.
Нет, не песня – слезный крик.
Был Никитин и Кольцов…
Не сыскать ужо концов!
Русь была – и нет Руси…
Господи Иисуси!