Евгений Кулькин - Мания. Книга вторая. Мафия

Так Тюсин оказался у Триголоса.

Сейчас тут ни этих троих, ни других прочих не было. И потому Триголос развлекался с теми, кто есть.

– Ну что, Витек? – спросил он Зубка. – Жим-жим играет?

У того вздутие на шее само собой образовалось. Да что же это его этот нескладач так перед бабой позорит?! И вместе с тем рвать при ней зуб было по меньшей мере неразумно. Как-никак, а пропивание достояния собственного скелета – дело интимное.

Но Триголос потерял всякое понятие с тех пор, как начал по большому «икрометничать». За день кого у него только тут не перебывает. И все с разинутым ртом: «Дай!» Потому возникла мысль сделать так, чтобы все о нем думали как о шалопуте. Будет он по-малому всех ублаготворять. А тайный подпольный цех вовсю баночную икру производить будет. Для тайного – почти что от самого себя – сбыта.

Правда, долю он свою получает. Но вот распорядиться тем, что есть, не может.

Второй раз видит Триголос Витьку таким растерянным. Первый был, когда Алевтину Мяжникову грохнули. Прослышал он об этом и обмяк:

– Значит, мокряк присобачат!

– Но ведь не ты ее убил? – спросил Веденей.

– Да то я, что ли! – ответил Витька. – Но все видели, как меня к ней черти несли. И там я еще с ее Егором покорябался.

– Ну вот, – успокоил Веденей, – может, он ей и сделал харакири.

– Не! – помотал своей круглой головой Витька. – Тут чистоделы сработали.

– Ну а кому она нужна? – вырвалось у Триголоса.

– После атомной бомбы, – сказал Зуб, – баба по вредности стоит на втором месте.

– Ну чем же она кому могла досадить? – лениво вопросил Триголос, радуясь, что всякие перипетии жизни его теперь ни в какой мере не касаются. Он ушел в глухую защиту. И никто его теперь не выманит на открытую потасовку.

Веденей сроду не думал, что так вольготно может разрешиться и эта трудная ситуация.

Знал он, что в каком-то смысле существует вторая, более тайная, а оттого и привлекательная жизнь. Ведомо ему было, что некоторые позавели себе любовниц, а то и вторые семьи. А вот чтобы хоть у кого-то была и во всем прочем еще одна изнанка, не ведал. Глаза ему по-настоящему открыл все тот же Тюсин.

– Знаешь, сколь первяк получает? – спросил он.

С трудом, но Триголос понял, что речь идет о первом секретаре обкома партии.

– Так вот кинь на балберки – пятьсот рэ. Угольмовал? А теперь давай посчитаем, сколь он раз в Москву-потешницу выезжает. Не меньше, как четырежды в месяц. А там не просто надо на что-то жить, но и показать события политического порядка. Значит, в ресторан кое-кого позвать.

Он оторвался, чтобы сделать глоток водки, и продолжал:

– А ежели, к тому же, надо восстановить какое-либо доверие, то тут и вовсе нужна политическая живопись.

– Какая? – не понял Веденей.

– Ну та, что на лицевой стороне червонцев рисуется. Ленины нужны, и как можно больше. А где их взять? В мавзолее он в единственном экземпляре. Потому…

И хоть Триголос ничего не сказал, подхвалил:

– Умница! Надо трогательную дружбу заводить с таким, как ты, добытчиком. А коли поддержать кое с кем вокальные монологи, и несколько таких «триголосых»…

Он закурил.

– Потому рано или поздно, но они тебя найдут.

И его нашли. Может, не те, о ком говорил Жорка, но это были люди без предварительных требований.

И никто не помешал ему пышно (неделю пили все без просыпу) закрыться в прежней ипостаси и открыться в новой. Кооператив «Твилос» по идее должен был разводить мальков, которые выпускались в Волгу и там пытались превратиться в настоящих рыб.

Правда, этих мальков Веденей сроду в глаза не видел. Один раз один попал ему под стопу. Изловил он его с крехтом. Но это оказался головастик.

А ныряльщики и водолазы, кем летуче руководили Тюсин и Уваев, доставляли осетров, белуг, стерлядей в ту тихую заводь, о которой почти никто не знал, и отправляли на переработку.

Матвей же Субачев, как замдиректора по коммерции, куда-то надолго исчезал, откуда внезапно появлялся, проваливался сквозь землю, уныривал под воду и, казалось, вот-вот научится растворяться в воздухе.

И как на все это хватало у него здоровья, которое, в подпитии уверял он, расплескал по горам Афгана?

Когда Витька вздулся шеей, Триголос понял, что взял лишку, потому, чтобы сохранить лицо, решил отсрочить казнь.

– Ну и что вам такое показать? – спросил Триголос Оксану.

Та, чуть прикособочив головку, повелела:

– Хочу посмотреть, как вы икру производите.

– Ну что, Иваны, еще не пьяны? – спросил он свою слабосильную команду, которая так и обреталась вокруг него.

Первым перед ним вытянулся, как всегда, Рубашный.

– Ну прикажи, Иваша, – дал ему задание Триголос, – чтобы чету сюда приволокли.

Рубашный умотылял.

– А ты, Ванютка, – бросил он взор на Ярмишко, – закусь познатнее сгондоби.

– Будет сделано! – на месте захромылял тот.

– Ну а тебе, Иванчи, – подвинулся он к Рысенкову, – главная задача: чтобы то на столе стояло, чем он никогда венчан не был!

И Рысенков умелся без слов.

В комнатенке стало просторно, и вроде заметнее сделался Витька, и потому ему подумалось, что сейчас Триголос возьмется за прежнее. Но он неожиданно заговорил об искусстве.

– Вот скажите, какая сила опекает дом?

Лабух вздрючил брови, что могло означать: «Ну ты и даешь, паря!» Чуть подкокетничала глазами Оксана. И только Витька упуленно молчал.

– А главное в доме – это художественное обустройство. Вот глядите! – он указал на потолок. – Без абажура лампочка голая, как сопля. А коли все это приаккуратить? На стенки картины повесить. Торшер завести. И вот человек напотеется на отдыхе или на работе да придет сюда, в эту благодать. А ему сам Левитан или там Айвазовский в зрение своими картинами вплывает. В стряпку сходил, пивко холодное из морозильничка достал. Ахнул, ухнул! Да еще стопарь чухнул! А потом музычку врубил. Для сугрева души. Вот, когда жить и умирать не надо!

Оксана глядела на него чуть прикруглившимися глазами.

Не сказать, что она была красавицей. А вот вычурной девичьей стройностью отличалась, это точно. И хотя малость привяли грудишки, все равно чем-то привлекали. И она об этом, видимо, знала, потому как все время их топорщила напоказ.

И тут подпрягся Гера.

– Как сказал в свое время товарищ Горький, «в карете прошлого далеко не уедешь». Потому надо думать о новых направлениях в искусстве. Они больше ложатся на современную душу.

– Да это я Левитана с Айвазовским для примера привел, – сказал Триголос. – У нас, вон, в Волгограде один художник проживает – такое отчебучивает – с ног валятся.

– Кто такой? – спросила Оксана.

– Александр Эд. Ну, скажу я вам, талантище! Вот заказал ему свой портрет начмил…

– Начинающий милый человек, что ли? – наивно спросила она.