Александр Вовк - Десять рассказов

Зал оживился и принялся искать глазами, откуда появится объявленный герой.

– Поприветствуем же Павла Степановича и попросим его для награждения медалью МВД РФ «За заслуги в службе в особых условиях» подняться на сцену (помогите, товарищи, ветерану!).

Аплодисменты сопровождали прикрепление ещё одной медали к лацкану пиджака героя и долго не стихали.

– Нам особенно приятно видеть в гостях столь бодрого и здорового фронтовика! К нашему сожалению шесть приглашенных ветеранов сегодня явиться не смогли. Здоровье их подвело. Но заслуженные награды им вручены нашим министром прямо на дому! Надеюсь, что ваши аплодисменты услышат и они, ветераны, ведь сегодняшнее торжественное собрание транслируется на всю страну…

Павел Степанович, когда окончилось собрание, очень устал, но был доволен уважительным отношением к нему.

– И всё же, как хорошо, что закончилась праздничная суета! – подумал он по пути домой. – Очень уж утомляет эта излишняя помпезность. Впрочем, молодым она, возможно, и не в тягость, а радость! И в чём-то иногда даже необходима! Например, в качестве положительного примера. Или для воспитания патриотизма…

Да и мне будет приятно вспомнить, как меня награждали и чествовали в столь солидном учреждении. Правда, несколько странным показался финал собрания, когда ветеранам, приглашенным на сцену, подарки вручали по числу боевых наград. Сколько наград, столько и подарков! Зачем же так беспардонно? Мне вот, четыре коробки достались… Слегка перегнули… Но с кем не бывает! Но тяжко же нести эти цветастые коробки. В каждой – красочно оформленная бутылка коньяка, горький шоколад, лимон, шпроты и что-то ещё, непонятное и красивое! Видимо, за что воевали, то и получили! И смех, и грех! И всё-таки даже такой май чудесен! Настолько чудесен, что его не испортит никакая глупость!

Было очень красиво. Пожары алых тюльпанов и аромат цветущей сирени, примешанный к запаху хвои, подняли настроение, придали жизненных сил и подкрепили лирический настрой. Мир заполнился первозданной чистотой зелени, пока не присыпанной слоем въедливой городской пыли! Май – самое чудесное и радостное время года!

Павел Степанович давно двигался по жизнепышущей аллее, слегка задыхаясь – проклятая стенокардия – и как обычно, размышлял о чем-то своём, вечно беспокоящем!

«Трудновато стало мне маршировать! Да ещё подарки к земле тянут! И пиджак с наградами тяжеловат. Не как у Жукова, конечно, но теперь меня и своя ноша чрезмерно тянет! Вот только, это ли сегодня важно? Праздники, торжества, оркестры… Всем этим умышленно отвлекает людей от главного. От вопроса, есть ли у нынешних поколений право так лихо праздновать то, что добыто не их усилиями, не их кровью, что построено не на их костях? Липовые праздники только отодвигают в сторону эти серьёзные вопросы! Затуманивают мозги! Сужают человеческий кругозор. А ведь действительно! Какое они имеют право считать Победу своей? Они её не делали своими страданиями и жертвами! Они лишь пользуются её результатами! Да и так расточительно, что страна вот-вот перестанет существовать!»

И опять, уже который раз, ему вспомнилась случайная встреча – странная встреча – в аэропорту Шереметьево. Тогда доброжелательного вида незнакомец-иностранец ни с того, ни с сего вдруг откровенно заговорил с Павлом Степановичем. Заговорил на тему, которая уж его-то, иностранца, казалось, меньше всего должна волновать. Но после мало значащих фраз он разоткровенничался и поведал, что последние две недели провёл в напряжённых поездках по нашей стране. Многое якобы увидел! Многое сравнил! Многое узнал! И от этого, и оттого, что он хорошо помнит военную и послевоенную историю, помнит в ней усилия и жертвы русского народа, ему стало очень жалко наш народ. Наш великий и многострадальный русский народ. Жалко! Не такой участи он достоин!

«Вот те раз! – внешне сдержанно удивился Павел Степанович. – Видимо, провокацию затевает. Вот меня в неё и вовлекает! И действительно – незнакомец стал вдруг рассказывать об открывшейся ему, видите ли, истине: «Ваша Россия – она же, как огромная, работящая, но безмятежная дура! Извините за мои откровения, пожалуйста! Но как иначе сказать, если два или три бессовестных вождя сделали с ней то, о чём даже Гитлер не помышлял! И она этому нисколько не препятствовала! Она без борьбы покорилась! И до сих пор, хотя прошло немало времени, от грёз своих не освободилась! Но и это не всё! Гитлера-то давно нет, желавшего ваш народ полностью извести! Но в вашей стране откуда-то народились собственные детишки-людоеды! Именно они с лихвой доделали со страной то, что Гитлеру даже не снилось!»

«Подобные откровения меня тогда не только задели за живое, но привели почти в бешенство! – вспомнил Павел Степанович. – Бросился я будто опять в бой; стал ему что-то доказывать-объяснять… Потом всё же догадался, что бесполезно. А он лишь усмехался, глядя на меня. И решил я просто уйти от него, гордо и молчаливо, но незнакомец с большим сожалением покачал головой и очень уж убедительно посоветовал мне на хорошем русском, хотя с чудовищным акцентом:

– Вы теперь не горячитесь! Вы лучше сами на досуге поразмыслите… Сами… Пусть я совсем не прав, но должен же кто-то у вас мыслить… Сами посудите! Жаль такой народ, как ваш…»

«Я и поразмыслил! – вспомнил последующие сомнения Павел Степанович. – Потом, конечно, но поразмыслил! И долго ещё во мне всё бурлило! И долго я боролся с собой, с обидой за державу, со своим недюжинным патриотизмом… Но правоту незнакомца мне пришлось признать. В большой степени! А иначе как объяснить, почему столь великая моя страна даже без войны превратилась в территорию, напоминающую великое побоище, где всё разрушено и подорвано? Почему она сама себя уничтожает? Почему мораль перевернулась настолько, что черное считается белым, и наоборот! С тех пор подобные мысли меня не покидают. И правильный ответ, как будто, стоит перед глазами, да только вопросов возникает всё больше и больше…»

Павел Степанович всё брёл, иногда останавливаясь для передышки. Спокойно размышлял о своём:

«Почему на этой аллее так редко встречаются люди? Как сглажены здесь дальние шумы! Как здесь хорошо весной!»

Видимо, в сумерках праздничного дня народ сконцентрировался где-то в другой части большущего парка – там, откуда сейчас доносятся звуки духового оркестра. А впереди маячит всего-то один-единственный прохожий, пожилой, одетый в теплый плащ не по погоде.

«Иногда он оглядывается, стараясь делать это незаметно, – подметил Павел Степанович. – Возможно, опасается воинствующего хулиганья, а может, кого-то поджидает. Наконец он присел на край длинной парковой скамьи. Освободил её большую часть словно для меня».