Лукерья Сайлер - Сто рассказов о России и о Германии

– Почему дояркой? Ваш «Ромео» здесь ферму имеет?

– Какую там «ферму»? Фирму, продаёт России кожу для обуви.

– А кого же доить?

– Неужели не понятно? – М-у-ужа! – смеётся Наташа.

– А-а! деньги, значит – смутился я.

Уловив тональность, заданную Наташей в беседе, я старался ей подыгрывать, чтобы ещё раз не попасть впросак в моём возрасте и не прослыть человеком деревенского воспитания».

ТО, что я думаю о Наташе, нельзя произносить вслух: она бьётся как муха о ламповое стекло на уличном фонаре в Вероне. Ведь из её рассказа о своей судьбе, начатого под балконом Джульетты и законченного на узкой улочке, где старые дома связаны бельевыми верёвками, я, понял одно – прошлого не изменишь и не вернёшь, его лишь можно оценить по-новому».

Когда Генрих закончил читать, Эдуард сказал:

– Хорошо я согласен. Уговорили вы меня, вместе с Холодюком, ехать в Верону, а тебя, мама, уговорили они.

– Уговорили. Сократим свой отдых в Бибиони на один день и заедем к

Джульетте в гости. Если, конечно, доедем.

Мы доехали. Сняли маленькую дешёвую виллу с видом на море: с посудой, холодильником, газовой плитой, и прочими необходимыми вещами, чтобы питаться не в ресторане, и одной спальней в две кровати и диваном.

– Солнце, море и вода, – какая красота!!! – продекламировал Эдуард, – если бы я здесь жил, то поэтом был!

– Ну, да, с тебя поэт как с нашей мамы тяжелоатлет, – сказал Генрих.

– Дети мои, что-то вы стихами заговорили.

– Остаёмся здесь навсегда – станем поэтами! – снова продекламировал Эдуард.

– Нет уж никогда! Лучше дома будем тяжелоатлетами! – сказал Генрих.

– Ну, коль мнения разделились, едим домой к папе. Стихи писать будем там, и там же будем тяжелоатлетами – сказала я смеясь.

Мы загорели так, что наши загоревшие тела, местами, покрылись черными пятнами. Облазившая пленка, с подгоревшей ранее на солнце кожи, превратилась в пепел черного цвет, и, как пигментация, выделялась на отдельных участках наших тел. Правда, она быстро смывалась, но выглядели мы необычно, и смешно.

Бибиони – город-курорт. Всё там предусмотрено, чтобы люди прекрасно и цивилизованно отдыхали. Кроме этого, так же предусмотрено, причём, неназойливо, цивилизованно, чтобы отдыхающие оставили в нём привезенные с собой деньги. Но наверное, в благодарность за это итальянцы делают отдыхающим подарок, который не только умиляет, но и позволяет расслабиться, проверить свою устойчивость на спиртные напитки.

В Германии есть праздник знаменитый на весь мир, проходящий в Мюнхене – «Октоберфест», В Италии, в Бибионе, есть праздник «Сентембрский фест». В Мюнхене на празднике пиво льется рекой. В Бибиони на празднике вино «льётся рекой». Удивило нас то, что если река в Мюнхене льется с повышенными ценами, то в Бибиони – бесплатно. Не любитель я вина – мне больше пиво нравится, но здесь не могла удержаться, чтобы не попробовать настоящих знаменитых на весь мир итальянских вин из бочек и возможно из рук самих виноделов. Если бы не дети, постоянно напоминающие мне, чтобы я прикрыла рот, открытый от удивления и любопытства, и наливала себе в рюмочку так, чтобы только дно скрыло, наверное, получила бы я какую-нибудь степень опьянения.

Неделя, отведенная нам для отдыха, пролетела быстро. Как было принято решение раньше, мы поехали домой через Верону.

Очень красивый город! Сняв отель на одну ночь, и прямиком, как говорят, никуда не заезжая, и нигде не останавливаясь, поехали к Джульетте. Без особого труда нашли улицу Виа Капелло 23, дворик, где «спрятался небольшой домик Джульетты». В ресторан, разумеется, мы не пошли, так как деньги дома и в Бибионе «оставили», но у статуи прекрасной Джульетты застыли.

– Надо же, всё так, как Холодюк написал! – воскликнул Эдуард.

– Надо же, всё так, только Наташи не хватает, – ему в тон съязвил Генрих.

– Может быть, он её выдумал, правда, мама? – спросил Эдуард.

– Ну…, – протянула я «ну» слишком долго, – не знаю. К сожалению, с господином Холодюком я не знакома. Вообще-то он журналист. Журналисты, как правило, редко выдумывают. Их основная задача, описать какую-нибудь историю, событие, запечатлеть момент из жизни. Выдумывают и сочиняют поэты, писатели.

– Я передумал быть известным поэтом русско-немецким, живущим в Италии, я буду как Холодюк – журналист из Германии!

– Да, не знаю, кем ты будешь, постоянно меняя свои желания! – продекламировала я в тон Эдуарду.

– Ну и места здесь, в Италии, – смеясь, сказал Генрих, – если уж наша мама в рифму стала говорить! Приедем домой поэтами, папа не признает.

Мы стояли почти рядом с бронзовой статуей Джульетты. Мам, ты, что тоже хочешь «потереть» знаменитую часть великой дамы? – спросил Генрих.

– Нет, не хочу, – сказала я почти скороговоркой, – я…, – хотела добавить, что не желаю новой любви – старой довольна, но не успела, ощутила сильный толчок в бок со стороны Эдуарда. Начала, было возмутиться, повернувшись к нему.

– Смотри, мама, – Эдуард показал мне глазами на женщину примерно лет 33-х, идущую в нашу сторону, – смотри, вылитая Холодюковская Наташа!

Она шла, перекинув сумочку через плечо на высоких каблуках, коротком платье, «далеко от колен». Стройная, держа прямо спину, легко и уверенно шагая, казалось она не идет, а плывёт, смотря по сторонам. Я подумала: «Вот, если сейчас убрать рядом проходящих людей, включить музыку из кинофильма „Интердевочка“ снятый по роману Владимира Кунина – будет актриса исполняющая роль валютной дамы лёгкого поведения». Я вспомнила, как видела В. Кунина по российскому телевизору, перед отъездом в Германию. Меня удивило, что он живёт тоже в Германии, рядом с Мюнхеном. На вопрос телеведущего, о том, не хочет ли Владимир вернуться домой? Он сказал, примерно, так: «Меня всегда тянет в Москву. Но пожив здесь, я хочу уехать от сюда. Уехать от своей трусости, от своей безысходности». Этой последней маленькой фразой он, как бы, определил состояние людей в то время, в разгаре перестройки. Я поняла сама своё состояние в тот момент и стала часто слышать среди своих знакомых: «А ведь действительно мы сейчас всего боимся и не видим выхода из созданной ситуации в России».

– Вылитая!! – проговорил шёпотом Генрих.

Мы втроём, уставились на женщину. Описать наши лица в этот момент смог бы, наверное, только сам Холодюк, да и то после того как посмеялся. Женщина, конечно же, тоже наши лица приметила: проходя мимо, сделала нам ехидную улыбочку. Надо полагать, она в этот момент не только наши широко открытые глаза и рты приметила, но и признала в нас тех, кто мы были.

Разумеется, очнулась первая я, произнеся зло.

– Что мы на неё так уставились?

– Ты права, мама. Смотрели мы на неё так, как будто мимо слон прошёл.