Сергей Бибиков - Рукопись Арно Казьяна

Потом комиссия установила: технический недосмотр – слабо натянутая сетка, а, возможно, и растянутая от длительного употребления, легко соскочила с крючка при падении первого канатоходца. Она и прежде подводила, эта сетка, ее долгое время собирались сменить, да русское «Авось» мешало. Хочется надеяться, что после того, как «грянул гром, мужик перекрестится», что на этот раз все же сменили сетку.

Об этом и спросил Камиль Костю дня через три, когда того впустили, наконец, в палату.

У Камиля был многооскольчатый перелом тазовой кости, сломаны обе головки бедер, сотрясение мозга, смещение внутренних органов. Заключение консилиума врачей оказалось единодушным: не выживет.

А Камиль, вопреки науке, выжил. Более того, встал на ноги, оседлав костыли, стал прохаживаться по палате, а там и за пределами ее. Потом костыли сменил на палочку. Потом и ее оставил. Но на все это ушло нелегких два года…

А что же жена?

Когда врач сообщил ей, что ее муж будет жить и «еще попляшет на канате», она лишь презрительно улыбнулась в ответ, потому что уже знала заключение консилиума врачей: если, вопреки фактам, все же выживет, то о цирке придется позабыть. Да и двигаться сможет ли?

Да и сможет ли он снова стать мужчиной, если «там» все в осколках?

«Позабыть о цирке» – это позабыть о работе. Ведь у него, кроме цирка, никакой специальности.

Нет: содержать его «на свои» и быть сиделкой – это не для нее! Пусть ищет себе дурочку.

К Камилю не пускали посетителей с неделю – он был в тяжелом состоянии. После сотрясения мозга ему требовался покой.

И все-таки жена добилась свидания уже на второй день. По дороге в палату она все обдумала, а войдя в нее, закатила сцену по поводу его «гнусных подозрений» потому только, что он спросил, почему не она сидела за пианино во время его выступления?

В конце свидания она сообщила, что требует развода, потому что подобных «оскорблений» не может простить «неблагодарному». После этого свидания Камиль, как говорят врачи, «отяжелел».

Что касается матери его, то она за одну ночь поседела.

Не в силах оставаться в одиночестве, она ходила по двору и, встречая соседей, говорила:

– Ведьма! Я сразу узнала ее! Она – ведьма! Она извела сыночка.

– В первые дни соседи опасались за ее разум, особенно, когда жизнь сына повисала на волоске. Потом, когда миновал кризис, она стала прежней нашей доброй «Апаюшкой» и говорила соседям:

– Камиль поправляется! Будет жить. Врачи говорят, что больше не будет артистом, ну и не надо! И так проживем – я пойду работать…

Кроме множественных переломов костей таза были повреждены размещенные в нем органы. Потребовалось несколько поэтапных операций: после того, как срослись осколки костей, началась борьба за восстановление функций поврежденных органов.

Камиль был артистом – фанатиком. Ни на минуту не оставляла его мечта о цирке!

Циркачи – народ мужественной профессии, но и они скептически качали головами: нет – не быть Камилю артистом! – На «склеенных осколках» немного напляшешь под куполом цирка!

Между тем Камиль повел ожесточенную борьбу именно за купол цирка, ибо к тому времени не мыслил жизни без него.

Полгода потребовалось для всевозможного рода сопоставлений, вытяжений, тугих и слабых повязок, физиотерапевтических процедур, массажа, лечебной физкультуры, грязей, борьбы с остеомиелитом, борьбы за восстановление функции костей, мышц и органов. И они не прошли даром.

Потом пришло время костылей. Потом – палочки.

Врачи удивлялись мужеству больного и называли его «талантливейшим больным». А такие, как известно, выздоравливают вопреки самым мрачным прогнозам маститой профессуры.

Потом прошло время костылей, а затем и палочки.

И снова – униформа.

И… репетиции под куполом цирка!

Ошиблись артисты, поспешили с прогнозом – невозможное свершилось: «ковбой» снова за столиком на скамеечке, на шатком тросе жонглировал пистолетами и требовал «виски».

А за пианино по-прежнему сидела дама с претензиями на западные манеры и, поглядывая на возмужавшую стройную фигуру бывшего мужа, соображала, как ей быть.

После всего что было, артисты мужского пола относились к ней, как к надоевшей, но необходимой мебели. Даже подружки поохладели, стали обходить стороной. Что ж, вольному – воля – она все равно выше их презрения, выше их всех, вместе взятых. Вот приедут борцы, посмотрим на завистливые физиономии дурнушек, да и не дурнушек – ведь она всегда первенствовала под куполом цирка. Но борцы не приезжали. Как оказалось, их вообще исключили из программы цирковых выступлений за халтуру и меркантильность, переросшую в сделки и махинации на уровне темных делишек. Красавцы великаны, так долго вызывавшие у зрителей восхищение своей прекрасной игрой в бескомпромиссную борьбу, все больше стали превращаться в обыкновенных людишек, подверженных неприглядным страстишкам. Почувствовав себя обманутыми, люди потеряли интерес к цирковой борьбе, что становилась год от году нерентабельней.

Борцы не приехали.

Дама с западными манерами все чаще стала попадаться на глаза «ковбою», все раскаяннее выглядела при встречах…

И отошло отходчивое сердце замечательного парня из Горлановского двора: поверил тому, чему так хотелось верить!

Я до сих пор удивляюсь, как он, человек бесспорно волевой, после всего что было, мог простить ей? Думается, что любил он сильной любовью, беззаветной, если любовь эта смяла и стерла в порошок мужское самолюбие. Телесные раны, зарастая оставляют шрамы – у Камиля их было немало. Душевные шрамов не оставляют, потому что не заживают вовсе: и кровоточат пожизненно, как при гемофилии в конечной стадии. И болят: то меньше, то больше, но постоянно.

Нет – нет, и выглянут белые замшевые туфли между шагающими ногами великана, там у растреклятого сеновала. И, такими отвратительными станут и ноги ее стройные, и руки точеные, белоснежные, и стан тонкий, и лицо холеное, ухоженное, и вся она до последней клеточки! В эти минуты он сравнивал ее с гадюкой, свернувшейся на его груди.

А как же Апаюшка? Как встретила невестку? Простила, раз сын простил, но лишь умом, а не душою. Нет – нет, да и прорвется в косом азиатском взгляде то, что в душе…

Все видела дама с западными манерами, все понимала. И еще больше презирала и мужа, и свекровь.

Возможно и проскрипели бы вместе несмазанной телегой до конца дней своих, если бы не война, что приближалась к Харькову семимильными шагами. Забегая вперед, хочу сказать, что о дальнейшей судьбе Камиля мне известно со слов родителей моего друга Володи Липатова, которых я встретил в Харькове во время оккупации, о которой дальше. Слухи, один другого мрачнее, обгоняли фронт, сеяли панику, страх, отчаянье. Люди бросились к железнодорожным кассам, люди бежали из Харькова. Бросали старых людей, бросали жилье, с которым в Харькове было так туго, бросали мебель. Это была уже не паника – это был бег во спасение. У железнодорожных вагонов было столпотворение – люди пытались проникнуть в вагоны без билетов, которых достать было невозможно. Еще раньше началась эвакуация заводов и номенклатурных учреждений. Протекционизм, взяточничество и авантюризм оттесняли на второй план тех, кто был нужнее производству, расчищая место для тех, кто, подчас, и вовсе не имел никакого отношения к нему.