Ксения Нихельман - Я буду помнить

Класс слушал молча, а Милена вдруг разрыдалась. Да так сильно, что слезы покатились градом по ее щекам против воли. Анна Ильинична испугалась, и, схватив Милену в охапку, они помчались через все улочки к ней домой. Всю дорогу Милена билась в истерике, не обращая внимания на камни и дорожные впадины под ногами, и даже не заметила, как учительница вручила ее бабушке Зое. Потом она весь долгий вечер, скрючившись, лежала на кровати, в груди отдавались гулкие и тяжелые всхлипы, а голова разрывалась на куски от боли. Да что там голова – ее жизнь разлеталась в куски, а бабушка Зоя лишь сказала, что это все сучья жизнь и придется привыкать.

Когда одноклассники вернули ей фотографии, она спрятала их за пазуху. И для надежности весь последний урок держала на них ладонь, из-за чего Анна Ильинична пару раз спросила, не болит ли у нее чего-нибудь? Она только покачала головой. Главное – вернуться домой и вернуть фотографии на прежнее место, дабы бабушка не догадалась.

Домой она возвращалась одна, без школьных подружек. Такое часто случалось, что на несколько дней женская дружба рушилась. Сначала Милена шла с подругой по одну сторону дороги, а третья подружка по другую в гордом одиночестве и на грани слез, на следующий день они менялись. Дружба втроем – так себе занятие, непрочное и недолговечное. Она шла по дороге к дому, по которой привыкла ходить с тех самых пор, как вообще научилась ходить. Оставалось совсем чуть-чуть… Вот дом Ольги с Иваном, а через несколько домов ее дом, скрытый яблонями. Сейчас он не серебрится вдали. Запах беды растекается маслом по воздуху, он плотно забивает ноздри. Милена ощущает кожей, спиной, чем угодно, что там впереди холод и запустение. Она все придерживает фотографии. Она знает, что у беды особенный оттенок, особенное дыхание – мучительное и беспощадное.

Она сворачивает с дороги и распахивает калитку, проходит мимо деда Алексея, который снова бормочет о войне, не поднимая на нее глаз. Она входит в дом, и ее обнимает нескончаемая тишина, на все следующие дни она ей и бабушка, и мама, и подружка. Потому что на весь дом стоит крепкий запах бражки, а бабушка Зоя опять решила забыться в настоящем, чтобы уйти от прошлого.

– Ты! – она наставила на Милену палец, словно пистолет. – Вот где ты шляешься? Кому все улыбаешься? Хочешь, как мать закончить?

Бабушка Зоя сидела за столом вполоборота, одной рукой свисая вниз. Волосы растрепаны, две нижние пуговицы на халате расстегнуты, лицо опухшее от выпитой бражки и мокрое от слез. Подобное происходит в третий раз.

В самый первый раз, увидев бабушку Зою в ужасном, отвратительном и почти нечеловеческом виде, Милена испугалась и совершенно не представляла, что ей делать: она пыталась с ней говорить, но та лишь бессвязно бормотала влажными губами и отсутствующим взглядом глядела на внучку. И этот чертов запах, от которого при ее противном дыхании разъедало глаза! Так пахли только мужчины, постоянно околачивающиеся у пивнушки! А это плохо, очень плохо! Она кое-как дотащила бабушку до кровати и уложила, как смогла. После села на пол и закрыла лицо трясущимися руками – в восьмилетней девчонке больше не осталось сил, и руки, и ноги дрожали, она вся вспотела, на лбу испарина, а сердце вырывается из груди. Она приказала себе думать, что бабушка просто заболела, ей нездоровится, и она помогла ей прилечь. Завтра должно все закончиться! Но «болезнь» растянулась на несколько дней. Бабушка Зоя не была буйной, когда выпивала; она была опасной, и тогда точно всем в доме места мало становилось. Ее память выкидывала трюк, возвращаясь к тем далеким годам, когда она еще не была замужем за дедом Алексеем, когда еще были не потеряны ее дети. Она говорила и говорила, бесконечно и бессвязно, жонглировала словами из разных временных отрезков и вспоминала то, о чем лучше всего забыть навсегда. Именно в такие мгновения Милена узнавала о себе, о своем имени и о своем происхождении, и правда зачастую не приносила удовлетворения, а приносила нестерпимую боль и глубокое сожаление. Во второй раз Милена оказалась проворнее и умнее – сумела найти небольшую фляжку с бражкой по запаху, словно поисковая собака, в шкафу с верхней одеждой. Бабушке об этом не сказала, решила пока попридержать знание при себе, да посмотреть, что будет дальше. А дальше произошел третий раз… Девятилетняя Милена еще пока не догадывалась, что дальше все будет только хуже и хуже, а тем временем она на себе тащила пьяную бабушку, потому что толку от деда Алексея совершенно никакого – он себя-то не каждый день вспоминает, – и укладывала в холодную кровать, по-тихому ненавидя ее за это. Затем шла на кухню, закатывала рукава на детском свитерке и принималась готовить ужин. И во время готовки опять же по-тихому благодарила бабушку, что научила ее дружить с кухней.

– Готовь, готовь! – раздавался бабушкин голос. – Я же вас всех кормлю! А, забыла, Миленка? Кто тебя кормит?

Милена молчала.

– Молчишь? Ну молчи, молчи! Мать твоя тоже молчала, когда не надо было! А вот папаша твой, чтоб он перевернулся! Чтоб ему пусто было! Пусть ждет меня в аду, я его там найду! А, Миленка? Слышишь? Твоего папашу я найду!

Или же: если бы не ты, Миленка, мать твоя живая была бы. Слышишь, Миленка? Мать живая была бы!!!

Последнюю фразу она повторяла чаще всего. С оттенком укора и презрения. Слышишь, Миленка, живая!!! Это значит – она виновата, что мать умерла. И никто другой.

Ужинают они вдвоем с дедом Алексеем, потом она укладывает спать и его. А тем временем бабушка Зоя кричит из своей спальни, что Миленка, паршивка такая, бабушку родную не кормит! Я же вас всех кормлю! И шмотье ваше стираю! И дом убираю! И жопу твою, Миленка, мыла и ползунки обоссанные стирала! А, Миленка, паршивка, будешь меня кормить? Когда она приходит к ней с наполненными тарелками, та недовольно фыркает и говорит, что картошка пригорела и воняет! Вот чему я тебя учу? А? Вот все ты смотришь, как я готовлю, а картошка воняет! Деда накормила? Дед не голодный? Почему ты кормила деда? Знаешь, сколько я от него намучилась? Никто не знает, сколько я терпела из-за него! Алексей, ты спишь? Ну-ка просыпайся, старый хрен!

Все это бабушка Зоя кричала из своей комнаты, лежа на своей кровати. И несколько дней этот кошмар, до тех пор пока она сама не решит на время отставить стопку, будет приводить Милену в бешенство и оставлять ей ежедневные вопросы, как математические ребусы из старшей школы, до которых еще пара лет впереди. Как поступить на следующее утро: оставить бабушку одну и уйти в школу? Или же остаться дома и следить за ней и не пойти в школу? Если она не появится несколько дней на уроках, то учительница, Анна Ильинична, сама заявится к ним домой и увидит вот это… все. Пьяная бабушка и старенький, плохо соображающий, дед на попечении маленькой внучки! Тогда настоящей беде не миновать.