Роза Хуснутдинова - Штопальщик времени

Арам поинтересовался, как здоровье Маро и пишет ли она стихи? И где их дочь Анаит?

Серго ответил, что Маро поправляется после простуды, стихов не пишет, Анаит, кажется, в Москве, вместе со своим сыном, а, может, в Швеции, точно он не знает, телефон не работает.

Я слышал её по радио, сказал Арам, кажется, она добивается, чтобы включился кто-то из ООН?

Да, кивнул Серго, баронесса фон Кокк уже включилась.

Арам допилил ветку, попытался взвалить её на плечо, но ветка оказалась слишком тяжёлой, и он просто поволок её по тротуару.

Возле своего дома обернулся, кивнул Серго на прощанье и скрылся из вида.

Серго зашагал дальше. Надежда на то, что по дороге попадётся что-нибудь пригодное для растопки печки – сломанный стул, полено, доска, теперь казалась несбыточной. Вдруг он замер на месте. На обочине тротуара, в неглубокой яме лежала новенькая жёлтая доска. Кто её выронил? Серго вытянул вперёд руки, заторопился, заскользил непослушными ногами по мёрзлому тротуару и, резко покачнувшись, с размаху упал наземь, так и не дотянувшись до доски.

На миг небо сверкнуло как огромный выпуклый глаз, потом наступила тьма.

Через несколько мгновений Серго увидел себя плывущим в чёрном беззвучном небе. Вокруг вспыхивали и гасли звёзды. Они то приближались, то отодвигались, от них веяло таким холодом! Арам, Арам, где твоя туманность? Может, на ней теплее? И почему я не позвал тебя к нам в дом? На кухне бы посидели, чая горячего из термоса попили, поговорили бы… Например, о картинах Сарьяна, сколько в них солнца!

Через час Ашот нашёл на улице отца. Вернувшись домой из мастерской с пакетом блинной муки и поленьями в рюкзаке, Ашот вошёл в комнату и увидел, что Маро ещё спит, а Серго нигде не видно. Спустился во двор, но и там не было отца. Вышел на улицу и увидел недалеко от дома неподвижно лежащее на тротуаре тело. Узнал старое пальто и свою вязаную шапку. Ашот тут же подбежал к отцу, стал поднимать его за плечи. Серго, не открывая глаз, простонал, приподнялся, снова повалился. Ашот кинулся к перекрёстку. Увидел парня в солдатской форме, идущего мимо с канистрой в руке, остановил его, попросил помочь. Вдвоём они перенесли Серго во двор, подняли по лестнице на четвёртый этаж, внесли в комнату. В канистре у парня оказался керосин. Заправили лампу, зажгли свет. Затем Ашот сбегал на второй этаж за Вазгеном, тот работал в «Скорой помощи». Вазген принёс обезболивающее и упаковку одноразовых шприцов, дал Маро успокоительное, она очень плакала. Потом осмотрел Серго, сказал, что, наверное, сломано ребро. Спросил, нет ли в доме спирта. Маро принесла с балкона бутыль со спиртом. Ашот влил несколько капель в посиневшие губы Серго.

Тот застонал, открыл глаза. Долго смотрел на сына, потом спросил:

– Ашот, ты?

– Я.

– Что со мной?

– Упал, сломал ребро. Я же говорил – не выходи из дома!

– А моя голова?

– Голова в порядке.

– Слава богу, главное всё-таки голова… Маро здесь?

– Здесь.

– А Анаит?

– В Швеции, премию получает.

– Премия – это хорошо… Газопровод починили?

– Ещё нет.

– Когда починят, разбуди.

– Хорошо.

Серго закрыл глаза, но через минуту снова открыл.

– Ашот, я видел горы.

– Ну, видел так видел. Спи.

– Ашот, кто написал: «Горы, вы высокие. Как вам не завидовать? Что же нам завидовать? Летом жжёт нас солнышко. В зиму – стужа лютая»? Кто написал, Ашот?

– Не знаю.

– Армянский поэт пятнадцатого века.

– Ну хорошо, отец, спи.

Серго вздохнул, закрыл глаза и затих. Кажется, наконец, уснул.

Ашот поставил мольберт на спинку стула, развёл краски, взял в руки кисть и стал дописывать картину, которую начал неделю назад.

Зима 1993 г.

В пустынной местности недалеко от дороги в заброшенном доме без окон и дверей весенним холодным вечером собрались бродяги – все злые, угрюмые, готовые вот-вот вцепиться друг в друга.

– Отодвинься, от тебя навозом пахнет, – сказал один из них другому.

– А по тебе вши ползут, – отвечал тот.

– Ты косой!

– А ты хромой!

– Паршивец! Твой дед лошадей крал!

– А твоя бабка до свадьбы родила!

Так все переругались, что драться начали.

Вдруг ветер распахнул окно с уцелевшими стёклами, стало слышно, как заливается перепёлка, рассыпая вокруг золото и серебро, казалось, воздух, окружающий дом, становится на глазах прозрачнее и хрустальнее…

– Ладно уж, возьми овчину, холодно ведь, – накинул один из бродяг свой полушубок на плечи другому.

– У меня табак есть, кому надо? – спросил второй.

Третий вдруг хрипло запел: «Ах ты, ласточка моя, пташка вольная…»

Четвёртый обернулся к соседу: «Говорят, твоя бабка красавицей была, глаза – изумруды, волосы – тучей…»

Тут распахнулась дверь. На пороге стоял юноша, у него была белая кожа, зелёные глаза, каштановые кудри, в руках он держал белый свёрток.

– Что у тебя? – спросили его. – Пасхальное яйцо?

– Или шерсть тонкорунной овцы, белой как снег на вершине Арарата?

– А может, белый творог, поели бы…

– Слиток серебра? Жемчуг?

Юноша покачал головой.

– Не угадали. Меня зовут Арег. Это моя дочка. У её матери пропало молоко. Вот, ищу козу с козлёнком…

– Э-э, где ты сейчас найдёшь козу с козлёнком? – вздохнул один из бродяг. – Здесь ни птицы не слыхать, ни зверя… Всё выжжено войной… Вон, прилетела перепёлка, поёт, мы и радуемся!

Юноша раскрыл покрывало, стала видна девочка. Лицо её было как лепесток розовой вишни. Девочка открыла перламутровые глазки и стала издавать тёплые вибрирующие звуки, похожие на воркование голубя.

Перепёлка за окном засвистела ещё громче.

– Что ж, дитя в доме, надо привести дом в порядок, – сказал один из бродяг и принялся выметать из углов мусор.

Второй поднялся на чердак дома и нашёл там стёкла. Принёс в комнату, стал вставлять в окна.

Третий попытался разжечь огонь в печке, принёс дрова, вынул коробку спичек.

– Эх, была бы у нас мука, испёк бы вам лаваш, – сказал четвёртый бродяга, – я лаваш хорошо пеку!

– А что в этом сундуке? – подошёл юноша к неказистому сундуку в углу комнаты.

– Ничего, один хлам, уже смотрели, – отозвался тот, что разжигал печь.

Юноша поднял крышку сундука, посмотрел, вытащил из него мешок с мукой.

– Мука, – сказал юноша, – можно печь лаваш.

Пошарил ещё в сундуке, вытащил мешок поменьше.

– Соль, – сказал.

Пошарил в сундуке ещё и вытащил медный, потемневший от времени колокольчик.

– Такие козы носят, – сказал он и позвенел колокольчиком.

За окном послышалось чьё-то блеяние.

Все бросились к окнам. На дороге стояла коза с козлёнком, смотрела на дом и на людей.

– За колокольчиком пришла, – сказал юноша и спустился во двор. Привязал колокольчик на шею козы, потрогал вымя.