Роза Хуснутдинова - Штопальщик времени

В запертом на все засовы Ереванском государственном музее висели на стенах картины, давно не виденные никем. Поднимался на гребень зелёной волны тонущий корабль с парусами на картине Айвазовского. Простодушно взирал на мир рыбак Пиросмани в своей знаменитой красной рубашке. Сарьяновские красавицы в узорчатых шалях печально смотрели на противоположную стену, откуда полгода назад сняли картину на реставрацию, да так и не вернули обратно. В отделе прикладного искусства пылились, ветшали старинные платья из шитого золотом шёлка, парчи, бархата. На угрюмом зимнем кладбище в мёрзлой земле лежал Сергей Параджанов, гениальный режиссёр и художник, так и не успевший снять свою «Исповедь». В холодном доме на окраине другого кавказского города плакала юная художница Гаянэ Хачатурян, преданная ученица Параджанова, свидетельница его последних дней…

Создатель Музея современного искусства в Ереване Генрих Игитян, чей мощный голос гремел то в Москве и Петербурге, то в Париже и Нью-Йорке, лежал в холодном доме после перенесённого недавно инсульта, родные гадали, где достать редкое лекарство…

Спал и мёрз во сне каталикос всех армян Вазген I, спал, надвинув на лоб чёрный шерстяной капюшон… И молился во сне, за армян и не армян…

Печальный Демон сидел на склоне горы вблизи Дилижана…

Молодые парни в солдатском обмундировании разбирали неподалёку от него ракетную установку «Град».

Буквы армянского алфавита строго блестели на каменных надгробиях древних кладбищ и на новых деревянных крестах.

А на горных склонах Армении под ослепительно белым снегом спали бесчисленные скромные фиалки – «глаза Земли», веря в наступление близкой весны…

Через час в квартире на улице Теряна раздался телефонный звонок. Анаит подняла трубку, послушала, улыбнулась.

– Спасибо, Гаяночка, сейчас придём.

И, обернувшись к Аге, выскочившему из кухни, сказала: «Жена Левона нашла банки детского питания, на неделю хватит. А потом ещё что-нибудь придумаем!»

Ага подпрыгнул и запел что-то из Верди. Ануш проснулась и, поняв радостную весть, издала ликующий крик такой силы, что пробила наконец преграду между нашим миром и каким-то ещё.

И изысканный инопланетянин с картины Ашота, висящий на солнечной стене дома, наконец улыбнулся.

Весна 1994 г.

Встреча всё не начиналась. То ветки цветущего персика лезли в окна, заваливая столы и скамейки в аудитории розовой кипенью, то солнце начинало припекать так, что юноши принимались снимать с себя куртки, пиджаки, развязывать галстуки, девушки расстёгивали верхние пуговки шёлковых весенних блузок. В конце концов, проректор Гаянэ Хачатуровна встала и сказала строго: «Оденьтесь, вы не на пляже, сейчас явятся гости».

И гости явились, их усадили на сцене, наступила торжественная тишина.

– Итак, мои дорогие, – пропела Анаит с приветливой улыбкой на бледном лице, на котором отчётливо выделялись синие, как синее небо Армении, разумеется, глаза, – разрешите представить вам наших московских гостей.

– А почему именно этих, а не каких-нибудь других? – возник перед ней депутат от оппозиции. – Учтите, я выступлю перед парламентом, я поставлю вопрос…

– Поставьте, – кивнула Анаит.

Депутат исчез, растворился в воздухе.

– Обозреватель из журнала «Новый мир», – с гордостью произнесла Анаит.

Гость встал, поклонился.

– Критик из журнала «Дружба народов».

Раздались аплодисменты.

– Рассказчица из Москвы, артист МХАТа, бард, режиссёр.

Бард поднял гитару, помахал ею. Раздался шквал аплодисментов.

Очень чёрные, поистине армянские глаза студентов, студенток и преподавателей университета впились в лица четырёх бледнолицых, прибывших из Москвы.

Лобастый, похожий на артиста Урбанского из кинокартины Райзмана «Коммунист» (мужественностью), но также на писателя Юрия Казакова, безвременно ушедшего из литературы (некоторой печалью), но также на артиста Крамарова, вернувшегося недавно из Америки в Россию (кажется, насовсем), обозреватель журнала «Новый мир» улыбнулся обаятельной, то ли русской, то ли украинской улыбкой и добродушным голосом произнёс: – Ну, вы все знаете, что такое журнал «Новый мир» времён Александра Твардовского, Константина Симонова, когда печатали Александра Исаевича Солженицына, Бека, Слуцкого…»

Аудитория дружно зааплодировала.

– Сейчас у нас тоже замечательный главный редактор Сергей Залыгин, выдающийся эколог.

Аудитория опять зааплодировала.

– Мы продолжаем традицию журнала печатать талантливую отечественную прозу, – продолжал обозреватель, – материалы по истории, философии, критике, а также мемуары…

И он с воодушевлением заговорил о методе социалистического реализма, с которым журнал боролся долгие годы застоя, о постмодернизме, андеграунде, о «деревенщиках» Белове, Крупине, Распутине, поменявших писательское дело на политические страсти, о Фазиле Искандере, Андрее Битове, Владимире Маканине, оставшихся верными самим себе, продолжающих писать «не снижая уровня», о молодых современных прозаиках, не боящихся никого и ничего, не обременённых никакими цензурными соображениями.

Аудитория заворожённо слушала. В первых рядах конспектировали.

– Постмодернизм, – задумчиво произносил обозреватель.

– Постмодернизм, – с восхищением повторяла студентка из первого ряда.

– Экспрессионизм, – говорил обозреватель.

– Экспрессионизм, – мечтательно вздыхала студентка из второго ряда.

– Простите, пожалуйста, повторите фамилию новенького прозаика по буквам, – попросил кто-то из задних рядов.

Обозреватель продиктовал по буквам.

– Хочу заверить, – улыбнулся он в конце выступления, – что наш журнал живёт, здравствует и будет жить, несмотря на уменьшившийся в силу разных обстоятельств тираж.

– А какой сейчас тираж?

– Пятьдесят тысяч.

– Всего пятьдесят тысяч? Раньше был, по-моему, миллион!

– Три миллиона было. Зато сейчас у нас самые верные, настоящие ценители отечественной прозы.

– А как выглядит журнал?

– Пожалуйста! – обозреватель вынул из полиэтиленовой сумки журнал, показал.

– Это настоящий? Сейчас такой выходит?

– Конечно.

– А почему обложка не синяя, а бледно-голубая?

– Нам сказали, что синяя экологически вредна.

– Можно поближе посмотреть?

– Пожалуйста, – обозреватель передал журнал сидящим в первом ряду, журнал стали листать, гладить, читать фамилии авторов, заголовки статей, передавали дальше.

– Можете оставить нам этот экземпляр? – робко спросил кто-то из преподавателей. – Для университетской библиотеки?

– Конечно, три экземпляра оставлю… Если б знал, что нужно, взял больше, – и обозреватель вынул из сумки ещё экземпляры журнала, передал в зал.