Лоя Ксеанелис - Из-под стола

Вагон почти опустел. Наконец-то Усово! На конечной остановке из поезда вышло совсем мало людей. Спустились с платформы. Мать отвела Лёку к кустикам, дав уже еле сдерживающейся дочери облегчиться. Взявшись за руки, они неторопливо пошли вдоль дороги. До родного дома в Калчуге идти не очень далеко, а вечерком в тишине прогуляться в такую погоду одно удовольствие. Смеркалось, зимой сумерки ранние.

Пройдя в узкий проход между заборами, мать с дочкой вышли к приземистому деревянному дому. Строение с восемью индивидуальными входами, от которых спускались трёхступенчатые скрипучие лесенки, переходящие в протоптанные снежные тропинки, расползающиеся в разные стороны, походило на странное насекомое с множеством горящих, низко посаженных окошек вместо глаз. Маленькие палисадники, огороженные невысокими штакетными заборами рядом с каждой дверью, в воображении девочки служили калошами для лап чудища. По одной из лестниц приехавшие поднялись наверх, прошли на ощупь через маленькие тёмные сени в небольшую комнату в два окна. Девочка придирчиво огляделась, проверяя, всё ли осталось по-прежнему. Сбоку от входа, за выцветшим полотнищем, находилась кухонька, там топилась маленькая печка, отгороженная прикреплённой к стене обтёсанной деревянной доской, служащей полкой и столом одновременно; рядом уместились два крашенных в кирпичный цвет табурета. В красном углу, перед входом, теплился огонёк под образами. У окошек, убранных узорчатыми светлыми занавесками, разместилась лавка; к стене прижалась узкая пружинистая постель, застланная белой простынёй с вышитым подзором. Подушка, установленная рёбрышком вверх, прикрытая тонкой ажурной накидушкой, выглядела чуточку игриво. Напротив угадывалось второе спальное место, отгороженное лёгкой цветастой занавесью, казавшееся намного больше первого, украшенное двумя подушками. К его изголовью вплотную приставили детскую кроватку с опускающимися верёвочными перильцами по бокам. Тут же разместился зажатый койками с двух сторон круглый стол, накрытый зелёной скатёркой, спускающейся до самого пола, а под ним мир Лёки, там все её игрушки. Тесно, свободного пространства почти нет. Вещи висят на гвоздях, под защитой подвешенного на прищепки куска жёсткой ткани. Слева от входа чудом втиснулся светлый лакированный сервант с отделениями для белья и посуды – мамино недавнее приобретение, её гордость. Из-за него старый бабушкин сундук пришлось вынести в холодные сени. Лёке близко подходить к новой мебели запретили, вдруг поцарапает блестящее покрытие. Комнатушка выглядела скромно, привычно, за неделю отсутствия малышки ничего не изменилось.

Девочка соскучилась по родному дому, особенно по бабушке, та выступила им навстречу из кухонного угла, медленно переставляя больные ноги, тепло улыбнулась. Внучка кинулась к ней, старушка ласково провела рукой по разрумянившейся щёчке ребёнка, одновременно снимая пушистую шапочку с взлохмаченной головки. Бабуля, в отличие от других, никогда её не тискала, не прижимала, не целовала, лишь слегка приобнимала и тут же отстранялась. Лёка привыкла, ей казалось, старикам именно так и положено себя вести, она знала – баба души в ней не чает. Старушка выглядела маленькой, худенькой, её сухенькие ладошки с выступившими венками смотрелись по-детски трогательно. Лицо с зачёсанными назад волосами, заплетёнными в две косицы, перетянутыми в корзинку на затылке, прикрывал чистый белый платок, каждая морщинка из-под которого лучилась добром, светом улыбки. Обыкновенная, правда очень любимая, бабушка, в деревне таких много.

Мать торопливо расстегнула на дочери зелёное пальтишко, стянула валеночки с маленькими блестящими калошками, тёплые шаровары, вязаные серые носочки, оставив в коротеньком вельветовом платьице да в коричневых чулочках на резинках.

Тем временем бабуля разложила по тарелкам варёную картошку, политую пожаренным на растительном масле, мелко искрошенным луком, с краю уместила по половинке солёного огурчика, порезала хлеб на кусочки. Поели быстро, чай ребёнок только отхлебнул – тот оказался горячим.

Лёка торопилась – под столом хозяйку ждали соскучившиеся игрушки. Девочка отползла подальше, вглубь, там она становилась незаметной снаружи; сидя в своём убежище, тихоня аккуратно перебирала ребячьи сокровища: деревянную лошадку, завёрнутого в пёстрый лоскут пупса, семицветный мяч, зелёную прыгающую лягушку на воздуховоде, раскрывающийся цветок с девочкой внутри, шумную металлическую юлу, пластмассовую ванночку и другие мелочи. Каждому предмету уделялось внимание, нашёптывались ласковые слова, привычный ритуал являлся обязательным после недельного отсутствия. В это время её никто не трогал, не отвлекал, игра считалась забавной, немного чудной.

Взрослые забывали о её присутствии, не опасаясь разговаривали обо всём на свете, а малышка слушала, открывала какие-то тайны, узнавала много нового, интересного, захватывающего, делала собственные выводы. Любопытные глаза глядели на мир сквозь длинную бахрому скатерти не по-детски серьёзно.

– Когда Шурик домой вернётся? – прополаскивая посуду, тихо спросила бабушка.

– Поздно будет, работы много, в воскресенье на смену опять пойдёт!

Красивый голос матери звучал раздражённо.

– Много трудится. Ребёнка совсем не видит; не заметит, как вырастет дочка, узнавать перестанет.

– По мне хоть пусть совсем не приходит!

– Нельзя так! Расстроил кто? Утром птичкой щебетала!

– Я опять ЕГО видела в электричке, с друзьями сидел. Взглядом проводил, когда по вагону пробирались, дочку разглядывал. В Раздорах вышел, в окна смотрел, меня выискивал. Грустный очень. Сердце остановилось, в жар бросило.

– Забудь, не твой он! Жизнь разрушишь, себя погубишь. Женатый ведь! Зачем замуж выскочила, раз не любила? Разве гнал кто?

– Мам, ты тогда сама все уши прожужжала, мол, за Саньку выходи, семья у парня не бедная, пропасть не дадут, что тебе недолго осталось на свете жить, страшно оставлять меня одну. Когда мы с ТЕМ парнем познакомились, он уже посватался к другой девушке, они готовились к свадьбе, иного выхода для нас не существовало. Санёк же в то время прохода мне не давал, ходил по пятам, меня караулил. Как сообщение получила о женитьбе любимого, всё безразлично стало. Тут Шурик подвернулся, гулять позвал. Идём вдоль дороги с ним, навстречу Танька выплывает. Помнишь её? Та, которая в Москву за платьем втайне от родителей улизнула, за ней на вокзале военный увязался, полдня сопровождал повсюду, потом в ЗАГС затащил, вернулась она к вечеру уже с колечком на руке, через два дня за мужем в войсковую часть отбыла. Так вот, приехала Татьяна погостить на лето к своим, у самой уже пузо на носу, чуть-чуть, и родит. Как увидела её, подумала: все подружки при мужиках, с детьми, лишь я одна неустроенной осталась. Мы мимо сельсовета проходили, в окошке огонёк горел, меня будто под локоть толкнули, Сашку подзадорила, мол, пойдём распишемся, тот обрадовался – оказалось, на всё готов пойти ради меня.