Лоя Ксеанелис - Из-под стола

Вечером мне чёрную весть принесли – не поверила. Утром счастливой мужней женой ходила, к ночи горькой вдовой в тоске зашлась. Я тогда так выла, так по полу каталась, что Зойка перепугалась, к соседям утекла, и учиться стала хуже, без интереса.

Схоронила бабка мужа, пришлось одной привыкать жить. Что я умела-то? Только по хозяйству хлопотать. Грамоте не обучена, профессии тоже нет, из деревни глухой девкой привезена, от корней оторвана.

Федины друзья в беде не оставили, на дачу к важному человеку работать устроили, за порядком в комнатах следить. Уж я старалась, лишь бы удержаться на том месте, всё скоблила, чуть не вылизывала, пылинки негде не сыщешь. Платили неплохо, нам с дочкой хватало.

У больших начальников жизнь складывается тоже по-разному, сахарной редко назовёшь. Сместили хозяина моего, хоромы отобрали, обслугу разогнали. У нового владельца личный штат работников имелся. Пришлось мне идти уборщицей в общежитие для рабочей молодежи. Получала намного меньше, работа трудная, грязная. Тяжеловато пришлось там твоей бабушке, ноги застудила, видишь, не ходят совсем. Однако, дочку вырастила. Она одна держала меня на этом свете, отрадой в жизни стала. Если б не Зойка, не раздумывая, ушла бы за мужем вослед. Так и живу в ожидании, когда меня боженька приберёт.

Лёка! Да ты спишь уже! Заболталась бабка, с головой в воспоминания ушла. Давай на бочок поворачивайся, я укрою мою внученьку ненаглядную.

Сквозь пелену сна до девочки будто издалека доносился ласковый голос бабушки. Девочка пыталась стряхнуть с себя навалившуюся дрёму, с усилием приоткрыла глаза, желая услышать привычное окончание истории, еле разборчиво пробормотала:

– Ба! Не так! Всегда говорила: как помрёшь, на том свете с дедушкой встретишься, опять вы счастливо заживёте.

– Ах егоза, сквозь сон всё примечает. Память цепкая! Так и есть, надеюсь, будем мы с твоим дедом вместе. Только он в бога не верил, в партии состоял. Как отыскать мне в другом мире моего суженого? Такие дела… Засыпай, веретёнушко, пусть сны чудесные приснятся светлой головушке!

Дверь резко хлопнула. Вернулся отец, тяжёлыми шагами прошёл вглубь комнаты. Малышка вновь с усилием разлепила веки, желая посмотреть на папочку. Она всегда о нём скучала, виделись они редко. В комнату заскочила мать, успела справиться со стиркой. Сквозь ресницы Лёка разглядела, как большие сильные ладони мужчины приобняли жену, но та, с раздражением стряхнув руку с плеча, резко обронила:

– Картошка в печи ещё не остыла. Ешь, коли хочешь. Я устала.

Отец обиженно пожал плечами, наклонился над дочерью, поцеловал в пухлую щёчку, та сонно обняла его за шею. Ей хотелось сказать, что мама сердится оттого, что в поезде не подошёл к ним, когда вечером на работу ехал, но губы не раскрылись, руки безвольно упали на одеяло, сон окончательно овладел крохой.

Лёка проснулась среди ночи. В комнате темно, еле различимы привычные очертания мебели, лишь в углу тускло горит лампадка под образами, слышны сонные дыхания отца с матерью да невнятное бормотание бабули. Девочка не понимала своего состояния: её давило изнутри, неожиданно рот наполнился какой-то противной массой, которая выплеснулась на одеяло. Мать мгновенно проснулась, подскочила к дочери, перевернула напрягшееся тело на бочок, кинулась в угол кухни за тазиком, попутно включила свет. Тусклая лампочка осветила комнату.

Вскинулась бабушка, заметалась босая из угла в угол. Лёка впервые видела её такой. Волосы старушка обычно заплетала в две тугие косицы, перевязывала их тонкими верёвочками на затылке одна за другую, в корзиночку, да убирала под белый платок. Сейчас же редкие пряди свободно спадали на белую длинную ночную рубашку, змейками вились по спине. Широко открытые глаза пожилой женщины в ужасе застыли, рот перекосился на бледном лице.

– Смерть пришла! Дитятко помирает! Боженька, спаси внученьку, огради от гибели! – шептали побелевшие губы.

Старуха нелепым привидением кружила по комнате, путалась под ногами.

– Ма! Успокойся! Сядь, не мешайся! – раздражённо рявкнула на неё дочь.

Зоя придерживала голову ребёнка над тазиком, куда стекали рвотные массы.

– Мам, ты давала ей что-нибудь есть перед сном, пока я стирала? Знаю твою слабость засовывать внучке в рот всякое. Говори сейчас же! – приказала молодая женщина.

– Нюрка, крёстная твоя, орешками угостила. Лёка их любит. Я наколола совсем немного.

– Сколько раз твердила: без меня делать этого нельзя! Доиграешься, в сад не примут! Как жить будем? Деньги растягиваю – не хватает. Больничный лист лишь частично оплачивают. Кто с егозой сидеть будет? Ты немощная, малую с тобой не оставишь, не осилить тебе уход за нашей вертушкой, а мне за сервант платить, долг пока не погашен. Не смей девчонку подкармливать без моего ведома. От тебя только беды! Думаешь, я не слышала твою давешнюю историю? Зачем в уши внучке на ночь глядя такое вкладывать? «Любовь, бог, в подоле принесла, злая тётя дочь сманивала…» Она же маленькая, не понимает, не доросла до взрослой жизни, ни к чему ей это. Завязывай со своими воспоминаниями! Они не нужны!

Отец, лежавший лицом к стене, сонно рявкнул:

– Тише вы, курицы! Мне к шести на смену! Раскудахтались! Ежу понятно, от орехов малец вывернуло, такая пища на ночь тяжеловата для кнопки. Ничего страшного, к утру пройдёт.

Бабушка робко прошмыгнула к окошку, смиренно села на лавку, поджав замёрзшие ноги. Лёка жалела старуху, нестерпимо захотелось прижаться щекой к её сухим ладоням, обнять руками за колени, сказать маме, чтоб не обижала зазря бабу, та добрая, хорошая, сказки у неё интересные-преинтересные, а орешки самые вкусные, но новый приступ рвоты отвлёк от задуманного.

Всё закончилось так же внезапно, как началось. Обессиленная девочка откинулась на подушки. Мать сменила запачканное бельё, принесла попить, глаза крохи устало смежались, сквозь полусон до девочки долетели последние слова:

– Мамка, выплесни тазик за порог – воняет. Лёку же одну не оставишь! Сашке всё нипочём – дрыхнет без задних ног!

Бабушка тяжело поднялась, взяла таз.

– Зой, не от орехов внучку вытошнило! Тут одна шелуха плавает. Семечки не я давала!

Мать растерянно закусила губу.

В воскресенье Лёка проснулась позже всех. Отец уже ушёл, бабушка, одетая привычно, сидела у окна, мать хлопотала в кухонном углу, нарочито громко гремела посудой, была не в духе, дулась на старуху, в разговор не вступала. Девочка привыкла к упрямому характеру матери, которая за молчаливым раздражением скрывала растерянность, досаду, вину за ошибки.

Ребёнок чувствовал себя хорошо. Накормив манной кашей, Зоя собрала дочь на прогулку. На улице стояла тишина, солнце ослепляло; отражаясь от снега, его лучи резали глаза, не давали ресницам раскрыться. Мать посадила девочку на санки, застланные голубым байковым одеяльцем, удобно устроила ножки, обутые в белые маленькие валеночки с крошечными чёрными калошами. Морозец разрумянил щёки малышки.