Лоя Ксеанелис - Из-под стола

Зашли в контору – Петрович сидит, в бумагах погряз. Мы носы кверху держим, нахально заявляем старику о намерении скрепить союз узами брака. Тот, видимо, подумал, что ребятки ребёночка нагуляли, решил услужить, приказал утром приходить, раз такое дело – распишет сразу. Получилось очень неловко, шутка жизнью обернулась, дать задний ход, казалось, уже нельзя. За Шуриком сколько девчат бегали, он же ко мне присох намертво. Наутро явились, Петрович записал нас в книгу по-быстрому, бумагу выправил. Тебе словом не обмолвилась, посчитала, как-то обойдётся, выкручусь. Сашкину родню очень разозлили скоропалительной выходкой, там месяца не прошло со свадьбы старшего сына, молодые жили с ними, для нас места не нашлось. Деваться некуда, к нам в каморку молодого мужа привела. Помню твой гнев, что не по-людски как-то вышло, некоторую растерянность, но свою радость ты утаить не сумела, она по глазам угадывалась. Легла я с мужем, а удовольствия нет, притворяться плохо выходит, не нравится парень совсем. В тот день перетерпела, ради ребёночка один раз помучиться решила, думала, всё произойдёт быстро, как у нашей козы Катьки, когда её на случку водили. Ан нет, люди по другим законам живут, одним разом не отделаться, до сих пор вот терплю.

Подруги свадьбу потребовали, в долги пришлось влезть. Накупили снеди, наготовили, сами резали, жарили-парили, лишь бы не опозориться. Соседка платьице одолжила светленькое, а больше никто ничем не помог. Ты слаба, стоять не можешь, ноги болят. Родня мужа ни в грош жену младшего сына не ставит. Они посчитали, мне помогать необязательно. Санька, получив своё, успокоился, все хлопоты на меня свалил. У подружек срочные проблемы возникли, лишь Светка сподобилась прийти да помочь столы накрыть. Хорошо хоть не все о свадьбе знали, гостей немного собралось, наскоро организованное торжество надолго не затянулось, посидели немного. Свёкор с женой зашли отметиться да убрались восвояси, но для галочки сошло. Не так, не с тем мечтала я свадебку сыграть, сама себе проблемы создала. Зато Лёка теперь есть!

– Зой, что ж другого парнишку не свела в контору? Выбор-то у тебя имелся. Помню ухажёра с Ильинского, который тебя летом пышными букетами задаривал.

– Рыжика не забудешь, весёлый был. Светка сетовала, мол, отдалась бы ему за одни только цветы, меня же от привязы передёргивало до такой степени, что однажды его букет об него же и обломала, когда попытался в кусты затащить. Из двух зол Сашка меньшим оказался.

– Горемычная моя девочка! Может, не так плохо всё. Стерпится-слюбится со временем. Шурик хороший. Любит тебя. Не вороти носа!

– Что толку. Муж не пытается изменить создавшееся положение, помогать не приучен. Ему интереснее на работе засиживаться да мяч по полю гонять. Терпеть слаще, если чувства есть. Только ОН, мой любый, у меня перед глазами, улыбается насмешливо, белые зубы скалит.

Наверху замолчали, бабушка тяжело вздохнула, раздались тихие всхлипы матери. Лёка призадумалась – выходит, папа видел их в электричке, к ним не подошёл, опять на свою работу уехал, мама обиделась, очень расстроилась. Девочка выползла из-под стола, подкралась к матери сзади, с силой обняла за ноги, та подхватила малышку на руки, закружила по комнате, чмокая в пухлые детские щёчки, пахнущие молоком, смеясь от удовольствия, хотя глаза ещё грустили и не успели просохнуть.

Женщины начали готовиться ко сну. Лёка заползла в родительскую постель.

– Ма, займи её, расскажи что-нибудь, пока не уснёт. Мне постирать срочно требуется, к понедельнику необходимо высушить всё, а то в садик отправлять не в чем будет.

Девочка с готовностью подвинулась на койке, освобождая бабушке место подле себя, но старушка никогда не ложилась рядом, в отличие от родителей, устраивалась на принесённой с кухни табуретке и развлекала внучку удивительными историями былой жизни. Надув притворно губёшки, малышка перебралась на свою постельку, оттуда до старушки расстояние сокращалось. Бабуля ласково потрепала капризулю по щёчке, заботливо подоткнув одеялко под бочок, разочарование из-за отказа мгновенно испарилось.

Мать заскочила за хозяйственным мылом.

– Мам, ты ей историями о Всевышнем голову не забивай. Не в то время живём, только отсталые люди в этакие сказочки верят.

– Не говори так, Зоюшка, не бери греха на душу! Бог для меня всё! Он утешает, дарует надежду. Мне больше не во что веровать. Человек по натуре слаб, особенно перед лицом смерти. Боженька не только обо мне печётся, о тебе также, внученьке помогает, защищает вас. О том молюсь беспрестанно!

– Подумай, мам! Как он может помочь? Только испортит всё. Начнёт Лёка в садике про это болтать, ненужные вопросы возникнут, а я комсомолка, до разбора персонального дела довести могут, сюда с проверкой нагрянут, мол, ребёнка неправильно воспитываем, иконы твои увидят. Зачем нам такое? Верь про себя, если помогает, но неприятности не кликай – я работу потерять могу. На что жить будем? Вон книжек детских полно, покажи ей, а о себе не болтай лишнего. Ты меня в детстве своими историями закармливала вместо сказок. Надоело! Теперь за внучку принялась? Она уж их наизусть вызубрила.

– Зоя, как же дитятко потешить? Сказочек не знаю, мне некому в младости рассказывать было, работа утягивала. Читать тоже не обучена, сама знаешь. Пока ты меня не выучила подпись свою выводить, всё крестик на документах рисовала. Помнишь? Дальше наука не пошла нам впрок, у обеих терпения не хватило. Вон книжки покупаешь дочке, сама читаешь редко, а бабка только по картинкам что-то придумать может. Хорошо, девчонка у нас смекалистая родилась, наперёд написанное знает, злится очень, коли ошибусь ненароком. Мне вспоминать трудно, как я в прошлый раз рассказывала! О себе же всегда правильно выходит, да и у Лёки интерес не пропадает, мои истории готова слушать бесконечно.

– Ладно! Делай как знаешь, у меня вода стынет! Пойду. Белья набралось достаточно, успеть до ночи надо.

Мать вышла. Малышка терпеливо вслушивалась в перебранку взрослых: так повторялось из раза в раз и одинаково заканчивалось – ещё один субботний ритуал.

– Погодь, милая! Лакомство тебе припасла! Сейчас сыщу!

Бабушка тяжело встала, лукаво улыбаясь внучке, побрела к серванту, вытащила из самого дальнего уголка мятый бумажный кулёчек, прихватив чугунный утюг, вернулась к кровати. На сухонькую ладонь старухи выкатились с десяток орешков лещины. Пристроившись сбоку у стола, женщина принялась тяжёлым утюгом колоть твёрдые коричневые скорлупки, освобождая ядрышки, впихивала их в открывающийся детский ротик.

– Знаю, малышка, любишь орешки! Матери не говори, что утюг брали, – всегда ворчит, мол, вещь портим. А что с ним будет-то? Чугун, он и есть чугун. Оботрём потом, когда придёт время, поставим на печь, накалим, гладить начнём, не заметит никто ничего, будто не использовали не по назначению, а молоток сейчас не отыщешь, поздно уже. Орешки-то хорошо пережёвывай, да глотай не спеша! Зубки у моей крошки, как у белочки: мелкие, острые, беленькие, – приговаривала старуха.