Лоя Ксеанелис - Из-под стола

С мужем любимым сюда подались, тут работу дали, вот эту каморку выделили, везучими нас посчитали, мол, одни, как баре в хоромах, устроились – люди комнату делили на две-три семьи, занавесками отгораживались.

У деда твоего неподалёку мать проживала да младшая сестра, отец его не дожил, с Гражданской войны не вернулся. Они меня не приняли в семью, показалась им не годной для красавца сына, больно перезрелый плод достался их мальчику, да ещё безграмотная. Родне обижать любимую жену Федя не позволил, с трудностями справлялись сами, без их помощи. Мир да лад воцарился у нас, душа в душу зажили, милый очень жалел меня, тешил. Зато завистников неожиданно выискалась тьма-тьмущая. Девок не счесть сколько к дедушке липло, увести пытались, только я крепко за него держалась, он меня одну любил.

За месяц до большой войны Зойка родилась, мама, значит, твоя. Надышаться Федечка на дочку не мог. Потом беда ворвалась в дома, семьи, страшная година надвинулась на страну, люди в страхе да ненависти пребывали. Тогда сурово за всё наказывали: за веру в бога, за любую ошибку или промашку, иначе нельзя было. Муж на фронт просился – не пускали, говорили, тут он важнее, у него со здоровьем не ладилось, хотя внешне не скажешь, от меня он скрывал свои проблемы, старался не расстраивать. Мужики на фронте воевали, погибали, бабы одни бедовали, многие вдовами становились.

Мой Федя как громоотвод, льнули женщины к нему, тёрлись возле него и так, и сяк. Особенно одна досаждала, Катериной звали. В молодости девица шустрой да смелой слыла, всё луну с небес пыталась достать, красотой её бог не обидел.

Катьке едва семнадцать стукнуло, когда та сошлась с одним бедовым повесой, курить выучилась. Тому льстило: молодая да гладкая, смотрит влюбленными глазами, подражает ему, но жениться не желал. Девка ребёночка понесла, полюбовник условие ей поставил: коли родишь парня – распишемся, а из-за девки шею под хомут подставлять не собираюсь, сама выкручивайся. Родилась Светка, подруга твоей мамы. Касьян, так звали хахаля Екатерины, не дожидаясь возвращения хозяйки из больнички, пособирал вещички, сгрёб последние копейки и исчез без следа. Катька опозоренной осталась маяться, в деревне её фамилию ПОзорова в ПозОрову переделали. Она дикой кошкой на обидчиков бросалась, люди начали побаиваться, себе дороже задирать склочницу. Страдая от одиночества, девица глаз на моего Феденьку положила, пыталась обхаживать: он на крылечко выйдет – она караулит, к нему ближе подбирается, мол, курить за компанию веселее, а там то приобнимет, то потрётся боком, то на спор к губам тянется, бесстыдница. Про бабьи-то ужимки я знала, нервничала, злилась на соседку очень, сколько раз отгоняла метлой шалопутную от своего мужика, как приблудную собаку. Федя выстоял, во мне одной души не чаял. Катьке невдомёк, что такой красавец в перестарке нашёл – её девятнадцать против моих тридцати пяти обязаны были победить.

Ни молодость, ни красота не помогли сопернице увести желанного мужчину от жены. Со злости, от бессилия спесивица пустила сплетню по деревне, мол, Федя с ведьмой в постель ложится, приворожила я мужика, оттого холоден он к другим бабам. Злость её попортила нам немало крови.

А вот дочки наши сдружились, всюду вместе ходили. Зоя на батьку больно походила, польстилась соседка на это. Пытаясь добиться расположения отца, Катька нашу девчонку привечать стала, обхаживала, у своего ребёнка крохи отбирала, мою дурёху прикармливала. Добилась вражина ответа, моя девочка погодя повадилась бегать в «гостеприимный дом», к «доброй» тёте, за подружку посчитала. У соседки со своей дочерью отношения не складывались – своенравные, упрямые, неуступчивые особы скандалили постоянно. Меня обида точила, что Зойка от семьи отворачивается, сторону недруга принимает, да неразумному дитю ничего не докажешь, всё в штыки принимала.

Девчата наши подросли, им по семнадцать годков исполнилось, когда Касьян в деревне вновь появился – оказывается, в тюрьме сидел за свои проказы вольные. Вернулся он к Катьке по старой памяти, та поначалу взъерепенилась, а мужик затребовал с дочкой познакомить.

В общем, сошлись, заново любовь закрутили – баба, видать, по мужицким рукам стосковалась. Через полгода Катька понесла второго, Касьян от своих принципов не отказался, песню ту же пропел: парня родишь – до конца жизни с тобой останусь. Получилась Анфиска, опять мужик с вещичками из дому ушёл. Поговаривали, через месяц повторный срок схлопотал, тут уж сокол узилища не пережил, в неволе сгинул.

Светка после школы на почту устроилась работать, назло матери с женатым начальником закрутила, ребёнка в подоле принесла. Катерина злилась на дочь, да упрекнуть не могла – яблоко от яблони недалеко падает, силёнок и у этой не хватило перетянуть мужика из семьи, тот испугался, засуетился, в другое место поторопился перевестись, ребёнка не признал. Так и остались они на деревне ПозОровыми, одни, без мужчин, девок своих тянут.

У Екатерины вторая дочь всего на три года старше внучки, вот друг другу и подсобляют. Катька после вторых родов сдала, переболела болезнью нехорошей, кожа в рытвинах да кости остались от былой красоты, страшной стала, иссохла, почернела вся. Но это было уже много позже.

Мы с Феденькой хорошо ладили, кабы не время страшное, голодное, – можно считать, счастливо жили.

Немцы совсем близко подошли, про фашистов такие слухи ходили, что с ужасом думали, что будет дальше. В одном селе, недалече отсюда, людей в церкви заживо сожгли, в другой деревеньке постреляли всех, кто на глаза попался. Мужики наши, и молодые, и старые, насмерть стояли, погибло немерено люда честнОго. В тылу тоже несладко приходилось, из последних сил народ держался, всё для фронта отдавал. Власть, борясь с паникой, мародёрством, шпионами, держала население в строгости, по доносу хватали виновных и безвинных. Я за мужа боялась очень. Закончилась война, победили фашистов, только один страх ушёл, а другой остался. Круто правил товарищ Сталин. Время послевоенное, страну восстанавливали потом, кровью. Везде разруха, вдовы, калеки, сироты… Горе и радость рука об руку тогда шли. Те бабы, к кому мужики-то вернулись, счастливыми считались.

У Феди на работе неприятности произошли. Любушка таился, ничем не делился, ничего не рассказывал, берёг меня.

Зойке семь лет исполнилось, в школу пошла. Справили ей модное, добротное пальтишко из отцовской шинели, в Москве форменное платье купили, всё по чести. Учиться ей поначалу понравилось, буквы зубрила, писать старалась, каракульки выводила. Осень тёплая случилась, как будто лето, вокруг красота, всё в желтизне да в пурпуре.

В тот день у Феденьки на работе партийное собрание созвали, там деда твоего сильно разбранили, раскритиковали, по тем временам в такую передрягу люди страшились попадать. Могли вечером поругать, а ночью приехать на воронке, машина такая чёрная, забрать без лишней проволочки, в Сибирь услать, осудить за саботаж. Муж расстроился крепко. Они с дядей Пашей домой возвращались по шпалам, друг успокаивал, мол, всё наладится, не он же виновен в случившимся недочёте. Только крайним Федю сделали, вину на него поспешили свалить. Отошёл дед на минутку кустики полить, сказал Павлу не ждать, сам догонит. Пашка далеко ушёл, а друга всё нет, пришлось возвращаться, смотрит, а товарищ-то помер, бездыханный лежит. Сердце не выдержало, оказывается, больное сердце было у милого, а я не ведала.