Борис Вельберг - Сосново

…но нет… даже цинизм не заводил его сегодня… не отзывалась башка ни на какие подначки и закавыки… ничем себя, тупого, было не пронять… вот такая ты, блядь, телятина… одиночка у них наказанием слывёт… кто бы меня в одиночку упрятал… чтоб жрать приносили да срать уносили… гром их кастрюльный и семиэтажная радость общения… а мне бы хоть какую херовенькую свободу от их мира… если уж не снаружи, то хоть внутри… свободу течь во все путя́ и во все пространства… как ветки.

…а чуять – великий дар и соблазн, затемнённый и утраченный… собаки в городе обоняние теряют… нам нельзя всем вместе, нас слишком много… а то был бы хуторянином каким… дервишем… нищим абреком… но нет, нас всех тянет, чтоб вместе… камни холодные в космосе – и те зачем-то притягаются друг к дружке… хулий им надо всем вместе?.. тоже, что ль, одиноко?

…бормотал про себя, а то и вслух… на спину перевернулся… просто и свободно было вот так отрешённо лежать… покорно весу своему… распластав бессильное тело… без воли, без властных чувств.

…смятые простыни топорщились затейливыми учебными гипсами для первокурсников… серели своей двусмысленной несвежестью… складочками, фалдочками, скомканностями… и бугристым рельефом умножали суетное разнообразие.

…неяркое утреннее марево шло из окна… и между раздвинутыми занавесками в предрассветных сумерках ползли над крышами тёмные петербуржские слоистые облака… тяжёлым придонным илом.

…потянулся к окну и сел на топчане… руками двигал, плечами крутил, спину мял, себя обретая… опять на облака смотрел.

…как эту корабельную краску на флоте называют?.. бортовая… уставная… базовая… в неё ещё сажу добавляют, чтоб была непроходимо скучного цвета… и чтоб служба мёдом не казалась… было такое специальное безнадёжное слово… забыл… сквозная дыра в башке… ничего не держится… будто утонул, но недавно… дежурные спасательные канонерки наверху ещё ходят… надеются на самопроизвольное всплытие… «душа во мне угасла не совсем».

…за окном отдалённым всплеском мутно-красным померещилось… глядел наружу… в конец улицы… сквозь голые ветки деревьев… где на хлебопекарном заводе матерчатый портрет ветром мотало… буквы на нём угадывая… людишек под ним усматривая… многоточием на снегу… в порыве развернуло к нему красное покрывало – татарский хан Брежнев щурился… колыхался, щёки раздувая… и морщился настырной кикиморой.

…это какой же праздник у них?.. а-а-а, этот!.. разгром Эрмитажа… не помаршировать плечом к плечу… не раствориться в их простой футбольной радости… бля, уже нояб… ещё вчера авгунст был… томный авгунст… канарейки пели на каждом углу.

…сидел на топчане, тупо уставившись в окно… потянулся за сигаретой… чиркнул… затянулся и длил эту первую самую сладкую утреннюю затяжку… бестолково взглядом шарил… мохнатое что-то валялось у двери… меховая шапка… та, что со стулика швырнул.

…олух… надо было на голову надеть… чтоб их не слышать… всю жизнь ходить в шапке, чтоб никого не слышать… и в чёрных очках!.. но нет тебе… опять тащись в их навороченные кулисы … крестики и нолики расставлять… когда хочется вообще ничего не делать… не знать, не участвовать, не привлекаться… картоношей в поликлинику устроюсь.

…тускло и невесело бывало по утрам… Глеб знал это про себя… и знал приёмы, как себя переиначить, одеть, обуть и придать лицу выражение видимой причастности к окружающему, внимания и даже заинтересованности в их кислом компоте… картоношей идти как-то не хотелось… а потому надлежало выполнять иные социальные рутины.

…не спеша, с неярким отвращением представил, сколько всего штатного и табельного нужно будет претворить и совершить… прежде чем можно будет почапать на Кутузовскую набережную в мастерскую к Коробкову… усесться на однажды притащенный с помойки растерзанный кожаный диван несметных размеров… и слушать многоцветный заковыристый трёп всегдашних сайгонских прихожан… захожих гопников, алконосов и шмаровых.

…но тут вспомнилось, что Коробков сегодня на Пороховые поехал… помогать кому-то… дом старинный на дощечки разбирать.

…может, вернулся уже?.. да не… забухают они там после физицских трудов… это ж ясно… но на работе всё же надо себя показать… галку в ведомости поставить… и матери надо позвонить… она уж сколько раз звонила … а тебя не было… потому что тебя всегда нет… тебя вообще нет… и Натали обещал… сама могла бы звякнуть, конечно… особо за тобой не та́щится… но всё ж это твой единственный фак… цени.

…мельком в зеркало зыркнул… тошно смотреть… обычно вытянутая скандинавская (по утверждению Леона) морда расплылась вширь, опухла и стала ещё задумчивей, чем обычно… бурка́ла по-японски сузились… курчавые волосы сбились в путаный ком засохших водорослей… чесанул их было пальца́ми… внутри налипла какая-то пришлая кака… мыть тебя надо… брандспойтом… бомж в законе.

…………

…Глебу Городецкому было слегка за тридцать… жил он один, работал художником в ДОСААФе… не ахти какая почётная должность, которая, однако, позволяла ему реально работать всего восемь-десять часов в неделю… ибо всегда он был на объекте … а объектов было великое множество… начальство было им довольно… потому что Глеб делал за неделю столько, сколько предыдущий художник-алкарь за месяц… зарплата была скудная (90 рэ) …но Юрке Коробкову, как члену Союза художников, время от времени подсовывали жирные заказы, которые тот брал – чтоб помнили , но сам делать ленился и отфутболивал их Глебу… так что, в общем и целом, Глеб зарабатывал неплохо.

…Они с Коробковым съели не один мешок соли и выпили не одну лохань водки… немало воды утекло под мостом Хризантем на реке Имамура с тех пор, как эти двое случайно зацепились языками насчёт одной обоюдной бабы… стремительно обнаружили молочное братство по нескольким её подругам… снюхались и стали общаться… один раз даже подрались по пьяни… и Глеб удивился страшной земляной силе Юркиной хватки… Городецкий и сам был крутой мужик постоянного ломового ручного труда… приёмчики кое-какие знал… и не раз скручивал в бараний рог зарвавшихся грузных хамил… но тогда Глеб еле выполз из этих медвежьих лап, дав Большому с двух сторон по ушам… что тот ему долго припоминал как нежентильменское поведение .

…они могли спокойно проработать целый день рядом, не сказав друг другу ни слова… за исключением утилитарных «подай» и «подвинь» … потом так же молча ехать домой в размудоханной старой коробковской «Волге»… и хмуро кивнуть друг другу у подворотни Городецкого – пока, мол, до завтра… однако Коробков упорно отказывался работать с кем-либо, кроме Глеба… хотя легко мог найти напарника получше и попроворнее.