Александр Левин - Считать пропавшим без вести. Роман

Тут и пацанята малые откуда-то взялись, повытаскивали из плетня палки, в войну играют, в «ерманцев» стреляють, в девчонок значит. Дуняша прикрикнула на них. А они ей в ответ гвалтят: «Война-война». Аннушка, что мала, глянь – насупились, вытолкнула из себя: «Во-на-а-а», – и серьёзно погрозила пальчиком, ещё не догадываясь, сколько раз она произнесёт в своей жизни это новое слово и сколько горя принесёт ей война, как закалит её характер, каждый раз проверяя перевес жизни над смертью. Всего лишь в два своих младенческих года, это слово, лишило её радостного детства, юности, нежности со стороны отца и матери, братьев. Лишь Дуняша была тонкой ниточкой, связывающей её с этим домом, с самой жизнью и родом Лычагиных.

В марте 1917 года колокольный звон наполнил сёла и города Тамбовской губернии, да и всей Империи. К одной беде, добавилась другая. Царь-император отрёкся от престола. Господи, да за какой-же грех? Ведь без царя в голове жить нельзя, а как же без царя на Руси? Что-то теперь будет с государством, с землёй Русской? Из центра приходили сведения о том, что вместо царя теперь правительство и Дума. И что война с германцем будет продолжена до полной победы!

А она уже была не где-то, стучалась в дверь дома Лычагиных: «Открывай, куманёк, у тебя есть сынок!». В ноябре Ивану исполнялось семнадцать, а значит и он подлежал призыву.

Чтобы не ушёл сын на фронт без потомства, решено было его оженить. Присмотрели на горе девку, общупали родителеф и весь род: «Никак – ровня!» Ну и стали засылать сватов. Обрядили двух приятелев, мать бросила им в спину лапоть, на удачу.

Сваты пришли, чин-чином всё обговорили и назначили день «запоя». Невеста Малаша, девка «кровь с молоком» из-за занавеси выглядывает, любопытничает. Уходить, стало быть, сватам, но лаптя от неё в спину не получили, значит сговорились! Под Красну Горку пришла полковница с девками-подружками, хозяйство Силантия осматривают, языками, как бритвой режуть. Ну, и, конечно, «магарыч» ставь! Иной «запой» шибче свадьбы бывает. Девку пропивали до первых воскресных петухов.

А ребятишкам-то что – забава. Иной взрослый спьяну, то конфеткой приголубит, а то и копеечкой. Аннушка, хоть и мала была, но скромна, ой, скромна. Ни конфеток, ни угощениев не берёт, стесняется, да за Дуняшину юбку прячется. Коль песню, какую заведут, то тихо, красиво подпевает. А уж ежели Конореечку или Мотаню, моментально вспыхивают её строгие глаза, и давай отплясывать босыми ногами, на потеху всем взрослым. Ручкою машет, покрикивает чего-то. ВеселАя!

В октябре 1917 сыграли свадьбу Ивану, затем стали загодя готовиться к весенней посевной. Работы было невпроворот, мужуков-то в кажном втором дворе позабирали. Деньгой, правда, новое правительство не обижало, но и требовало большой урожай доставить в сохранности. Пока суд да дело, решили дом поставить Ивану, на берегу Вороны, чтоб было, куда им с молодухой Маланьей переехать.

Но не приехал боле усатый мучкапский фельдфебель в Чащино за призывниками, грянул Октябрьский переворот. Побежали, побежали домой уставшие от войны и соскучившиеся по земле мужики. Цельными «сагитированными» большевиками толпами, бросали свои позиции и возвращались к своим родным. Рухнула, рассыпалась Российская империя. Разбилось вдребезги, как зеркало, подточенная войной, не желающими сильно напрягаться союзниками и заражённая анархией. Царя нет, теперь каждый себе царь. «Своя рубашка – ближе к телу» и «Моя хата с краю – ничего не знаю», стало лозунгом того времени. И началось великое брожение.

Одни, как в Тамбове, где земля родИла, занимались собой (зелёные), другие – по центральным городам, делили власть. Большевики (красные) поднимали безграмотных мужиков, простых рабочих, маргиналов и уголовников до уровня чиновников. Разрешали грабить награбленное, убивать «золотопогонников» (офицеров) только за то, что у них по статусу были погоны, пускать «красного петуха» по всем барским усадьбам. Белые, агитировавшие за царя и отечество, мужиков гнобили, загоняли шомполами в свои армии, пытаясь навести хоть какой-то порядок в отдельных кусочках разбитого зеркала. Но зеркала не склеишь, осколки разлетелись далеко и пролегли границы между волостями, губерниями, деревнями, «красными» и «белыми», «зелёными» и «серобурмалиновыми», между отцами и детьми, между кровными братьями.

«Э-эх, гуляй Рассея!» Пьяные от крови, секли «разноцветные» мужики друг друга до седалища шашками, расстреливали сотнями, кидали в ров, каждый раз доказывая силой свою правоту. Вымирало хозяйство, останавливались заводы, голод приходил в города. Три империи, охваченные огнём в первую мировую войну, пылали жарко на человеческих революционных дровах, а затухая, являли миру новые государства.

И купился-таки русский мужик на большевистские лозункги: «власть – народу», «землю – крестьянам», «фабрики – рабочим» и «мир – солдату», наивно поверив в обещания. А поверив, и став солдатом «революции», ради «великой цели» всеобщего «равенства и братства» стал убивать сограждан, не желавших делиться добытыми своим потом и кровью благами. Маленький, РКП (б) эшный пятипроцентный осколочек зеркала, стал неистово плавиться, поглощая рядом разбросанные зеркальные куски, некогда бывшей Российской империи. Оно постепенно остывало, кристаллизовалось и покрывалось железной амальгамой с красным оттенком, будто впитывая всю кровь своих жертв.

В начале 1918 года, от непосильного труда, желания оставить своим детям как можно больше, от потрясений, выпавших на долю русского мужика, от завезённого кем-то из «дезинтиров» с фронту, тифозной воши, скончался Силантий. Перед смертию, причастившись Святых Тайн у местного дьячка, раздал детям слабеющей рукой из загашника по пять золотых червонцев. За старшего теперь остался Иван, а в отцовском доме, стало быть, Илья присматривал за матерью и младшими сестрёнками.

Через два года, оженив Илью, иссохнув от тоски по отошедшему на вечнай покой мужу, скончалась и мать. Молодая жена Ильи, тоже Анна, почувствовала свою силу в Лычагинском дому и принялась наводить свои порядки. Дуняша тихо плакала, гладя и жалея маленькую Аннушку, которой и доставались все тычки от новой хозяйки дома. Потом решилась и пошла к Ивану.

– Ваньша, Христом прошу, забери ты нас из папинова дома. Силов больше нет. Аннушку совсем затыркала Илюхина барыня. Проходу не даёть, всё не по-ейному, брухтается цельный день, что корова!

– Ладны! Пойдём сундук собИрём, живитя у мине. Только уговоыр, я старшой – мине слушить! И Малашу тож! Кормиить-поиить вас некады, хозяйство большое, помогать будитя.

Дуняша утёрла платком благодарные слёзы на своём лице и побежала собирать сундук и Аннушку. К вечеру уже перешли в Иванов дом, чай пили вместях. Аннушка с удовольствием вдыхала запахи недавно отстроенного дома. Всё здесь было непривычно, в новинку. Им с Дуняшей отвели просторный закут за занавеской в светёлке.