Роман Тарасов - Возвращение

За время, пока он вел свой монолог, Роза уже успела сходить принести воды и теперь все их внимание переключилось на Жака, его так называемую беседу с Реханом. Хотя сам Рехан, положив ногу на ногу и опершись кулаком о щеку, с нескрываемым интересом слушал Ру, до сих пор не проронив ни слова.

– Я знаю, что декреты, реформы Людовика 16 были неудачными, – сказал Рехан.

– О, еще какими неудачными, молодой человек. Чего стоит один только его разрушительный декрет, допустивший продажу серебра и тем самым дискредитировавший бумажные деньги. Этот декрет позволил ростовщикам и спекулянтам возможность безнаказанно наживаться. Захвачены плоды трудов земледельцев, военные, магистраты завладели всеми отраслями торговли. И в то же время выдают патенты, разрешают вывозить продукты первой необходимости за границу, между тем как народ повально умирает от голода. Народ, который, казалось бы, живет на самых плодородных местах. Законы военного времени, вот на что ссылаются наши «благодетели». Как тебе такой искусный план угнетения? Эти анархисты нарушают наши самые священные права, вырывая у ремесленника хлеб, в котором он нуждается. Своей монополией они создали ужасающие, тягостные налоги. Враги у наших границ не так опасны, как они. Наши пушки всегда смогут дать отпор, но спекулянты под личиной братства объявляют войну нашим собственным гражданам. Одним росчерком пера король отправляет народ на смертные муки, и у вдов даже нет ткани, чтобы оплакать своих храбрых мужей. Рис, хлеб, ткани на вес золота! И как после этого эти трусливые тираны могут утверждать, что они любят и заботятся о своем отечестве? Даже во время господства всяких там Ришелье и Неронов, они бы постыдились подобного расточительства и жестокости. Вот по какой такой причине народ голодает, в то время как последний урожай дал столько хлеба, что хватило бы на три года? По какой такой причине те подачки, что швыряют народу чиновники такого качества, что не станет есть даже собака, а цена на него завышена в два-три раза? Они говорят, что причина – война. Но, простите, и при Людовике 14 народу пришлось бороться против шайки королей, однако спекуляция не поглотила страну, не бросила ее в пропасть нужды и разорения. Но нас ничто не способно поколебать, пусть даже сама природа восстанет, чтобы нас погубить. Вы вооружимся мужеством и предадим суду врагов отечества. Закончилось время молчать, спать и притворяться, мы будем безжалостно уничтожать тех, кто так развращает общественное мнение, этих проповедников королевской власти, тем, кому так по душе жестокие игры! Их изнеженной, праздной жизни придет конец, а народ будет отомщен за все заговоры и свое унижение.

– Браво, Жак, браво, – похлопал Леклерк. – Я очень извиняюсь, но нам с Кларой нужно оставить вас на некоторое время, – и с этими словами, раскланявшись, Жан взял Розу под руку, и они покинули дом.

– Жан очень подвижный, умный юноша, – заметил Жак Ру, – но он бывает нарочито груб и самоуверен, а я не люблю таких качеств. Впрочем, мы редко пересекаемся с ним. Кстати, месье Рене, вы кажетесь мне достаточно благоразумным молодым человеком. Что вы делаете здесь, я не знаю, и, конечно, никогда не узнаю, но могу я попросить вас об одном одолжении?

– Я с радостью помогу вам! – воскликнул Рехан и мельком посмотрел на Клер. Та кивнула.

– Я бы хотел попросить вас отнести письмо Марату. Он живет по соседству с кафе Прокоп, где вы были.

– Правда? Я с удовольствием выполню вашу просьбу!

– Вы так горите желанием встретиться с этим человеком? – не понял радости Рехана Жак. – Как бы то ни было, я буду очень признателен за вашу помощь.

– Мне действительно интересно увидеть его, – признался Рехан. – Я слышал, он очень популярная фигура…

– Фигура огромного масштаба, – резко перебил его Жак, – ни много, ни мало провозгласивший себя «другом народа». И газету свою назвал также.

– Мне кажется, вы обижены чем-то на него.

– Есть такое. Рене, позволь, я буду говорить с тобой на ты, так как ты стал ближе мне по духу. В своем письме я много что высказываю ему, ведь Марат приписал мне много всего, что опорочило мое имя в кругах. А ведь когда-то он сам искал со мной знакомства. Чуть больше года назад он прислал ко мне скульптора, который пригласил меня на встречу с ним. Он жил тогда у трех сестер Геврар на улице Сент-Оноре. Я отправился к нему, и он принял меня по-братски. Тогда он дал мне письмо в клуб кордельеров с тем, чтобы подтвердить, что он действительно является автором газеты «Друг народа», и даже предложил мне подписаться на последующие его издания. Я передал Робеспьеру и Шабо письма, в которых, помимо названной цели, была и задача заинтересовать якобинцев в распространении его публикаций. Спустя несколько дней он попросил у меня убежища на пару дней. Я принял его, как с удовольствием принял и всех, кто приходил тогда к нему. Но, вместо двух дней, я практически неделю выступил не только как гостеприимный хозяин, но и как его слуга. Шесть ночей я спал на досках, я один готовил им стряпню, я даже выносил за него горшки. Словом, он нуждался во мне, и я готов был оказать ему всю посильную помощь. И что же? В награду он оставил мне на камине пятнадцать ливров, и к тому же оклеветал меня. Я думал, что служу общественному делу, а его деньги оскорбили меня, даже если бы он заплатил мне в десятки раз больше, я бы не принял их, но он посчитал меня одним из своих лакеев. Я подарил ему гостеприимство, а он злоупотребил им. Его последующие клевещущие заявления привели меня в ужас. Он начал говорить, что я не признаю религию, что, тем не менее, сделав ее своей профессией, я утверждаю, что она насквозь пропитана ложью, и что лучше меня никто не сумеет разыграть комедию святости! Я же помню, что он непрестанно говорил со мной только о своих произведениях, о своих бесчисленных талантах и бедах. Да, я говорил нелицеприятные вещи, но только об аббате Фише, которого считаю лицемером и даже сообщил ему о том, что когда-нибудь я мечтаю отказаться от своего сана, хочу жениться, завести добропорядочную семью, открыть типографию. А Марат на всех углах разглагольствовал и в своей газетенке продолжал писать, что это я пустился на самые крайние меры, только лишь, чтобы побольше поднять шума в революционном движении! А кто же тогда, как не он писал, что нужно воздвигнуть восемьсот виселиц для депутатов Учредительного Собрания, рубить головы всем жирондистам, роялистам, да и всем противникам нового режима? Но Конвент нуждается в таких неистовых ораторах, как Жан Поль Марат. Он, Робеспьер и Дантон сейчас возглавляют свой политический клуб, «Общество друзей Конституции». О, как он непоследователен! Ведь, обвиняя меня во всевозможных злодеяниях, одно только его имя внушает ужас всей Европе! Да, я был на время освобожден от своей должности, но вовсе не потому, что приписывает мне Марат. Я был замешан в одной неприятной истории в семинарии, где я преподавал философию. Начальник семинарии очень плохо относился к учащимся. С уважением и почтением он относился только к дворянам и каноникам, и тогда несколько молодых людей, учащихся, решили проучить его за это. На протяжении трех месяцев они разбивали окна такими большими камнями, что повредили сами рамы, даже полицейские ничего не могли поделать с ними. Тогда однажды месье Ансель, повар этой семинарии, отправился сторожить с заряженным ружьем, чтобы прогнать этих распутников. Они проникли незаметно, сквозь дыру в ограде и, когда начали вновь бросать камни, он выстрелил и попал в одного из них. На следующий день юноша умер, и полиция арестовала начальника семинарии и главного управляющего. Я жил при семинарии и в результате тоже попал под арест, лишился сана, но через полтора месяца был восстановлен в своих правах по постановлению парламента.