Владимир Гарасев - Солнечная сторона

Он рассмеялся:

– Да ладно вам. Назовите три самые интересные темы, на которые вам сейчас хотелось бы думать.

Она вопросительно посмотрела на него:

– Почему думать, а не говорить?

– Потому что говорить принято на определенные темы. И у меня иногда возникает ощущение, что эти темы очень слабо интересуют тех, кто о них говорит.

Она усмехнулась:

– Что же… Первую тему я уже изложила. Но золотом вы не занимаетесь. Вторая: откуда этот человек берет деньги? Но спрашивать об этом не принято. Третья: что вообще кроме денег его интересует? Но девяносто процентов людей, которых я знаю, интересуются или одним и тем же, или ничем. Мы можем как-то использовать это?

Соболь с серьезным видом кивнул:

– Да, можем… Я не интересуюсь золотом и едва ли заинтересуюсь, но мне будет интересно узнать, как вы организовали работу на Аляске, потому что я сам организую похожие вещи… Хотя… я вас обманул. Я занимался золотом. Несколько лет назад я с большим энтузиазмом мыл золото в Северной Калифорнии.

Ее лицо так и вспыхнуло удивленной улыбкой:

– А вы не опоздали лет так на сто пятьдесят? Почему именно там?

Он сказал, едва сдерживая свою улыбку:

– Потому, что я там часто бываю… потом, что мне нравится там… – он все-таки улыбнулся, – нет, я понимаю, что это похоже на анекдот о человеке, который потерял часы в кустах, а ищет под фонарем, где светлей. Но мне хотелось почувствовать себя одним из тех, кто возился там с золотом именно сто пятьдесят лет назад, когда оно было. Потому что со мной произошло то же самое, что с этими людьми. Потому что с раннего детства я знаю много историй – или легенд – о том, как люди приезжали в какое-то дикое, далекое место и добывали там желаемое. И они занимались реальным делом, не фантиками спекулировали! Я приехал в Америку, чтобы заниматься околокомпьютерным бизнесом, потому что тогда это было, как золотая лихорадка – новый рынок, на котором еще не все поделено. Не только ради денег. Ради денег мне следовало не выезжать из России ни на один день, потому что там тогда тоже были новые рынки, а у меня были бизнесы на этих рынках, и они приносили верные деньги. Но… – он чуть улыбнулся, постаравшись изобразить снисходительность к своим словам, и развел руками, – детские мечты о далеких краях оказались слишком сильны… Я вырос с этими мечтами. И я не возьмусь сказать, что в них было важней, в этих мечтах – деньги или возможность видеть мир. В детстве я собирал этот мир по крупинкам – по картинкам, по строчкам из описаний… А потом оказалось, что все в нем мне доступно. Это было… это было каким-то непрерывным восхитительным стрессом, и с тех пор он длится в хронической форме, и я так и живу в нем…

Он радостно засмеялся, глядя в ее неотрывающиеся внимательные глаза. Она несколько раз кивнула, словно подчеркивая понимание, но не улыбнулась – поняла, что он смеется не от иронии, а от восторга, что это серьезно. Потом сказала:

– Ваши мечты сбылись?

Он кивнул:

– Да. И не только про деньги.

– А про что еще?

Он пожал плечами:

– Сам толком не знаю. Эти мечты… это же не план, не расчет… не вещь… Это ощущение… – он замолчал, непроизвольно отведя глаза в сторону, вспоминая; потом снова посмотрел на нее, – я вот что вспомнил сейчас. Я как-то приехал в Калифорнию, чтобы разобраться с проектом, который финансировал, и понял, что все вложенные в него деньги просто потеряны зря. Но был момент… на одном перевале в Сьерра-Невада, в горах между Невадой и Калифорнией… я стоял там, и смотрел на восток. И вдруг подумал – да ведь передо мной лежит вся эта земля. До самой Атлантики! Я как будто видел ее всю сразу. И чего только в ней ни было… Осень стояла, теплый, солнечный такой день… пахло сухой травой и соснами… И вдруг я понял, что доехал до своей детской мечты. И все это пространство передо мной до самой Атлантики… Так много всего… Никаких денег не было тогда у меня в голове. Я помнил, что проект провалился. Но ничего не чувствовал по этому поводу. Чувствовал только, что добрался до своей детской мечты… Не до Штатов. Штаты оказались обычной страной, с кучей надоедливых проблем, какие всегда и везде есть у людей. Нет! Добрался до большого, открытого мира. Я ведь о том и мечтал в детстве, чтобы жить в этом самом мире, большом и открытом…

Он замолчал, и она несколько секунд молчала тоже. Смотрела на него внимательно, без тени улыбки, и он заметил, что она как-то раскраснелась, точно с мороза – а ведь сегодня было вовсе не холодно.

Потом спросила:

– А что теперь? И что дальше?

– И теперь, и дальше – просто жить. Делать то, что нравится, но главное – просто чувствовать, что живешь. Я ведь, собственно, о том и мечтал – чтобы начать жить. Потому что я очень рано понял, что существовать и жить – не одно и то же. И первое всем нам дается даром, а вот второе – с трудом.

Несколько секунд она снова смотрела на него молча – судя по всему, она не ожидала такого поворота разговора.

Потом сказала:

– А я в Нью-Йорке живу. Мои родители переехали туда из-за бизнеса.

И замолчала, глядя на него.

– Вам там нравится?

Она чуть пожала плечами:

– Знаете, бывают места, которые и нравятся и не нравятся одновременно. Например, мне очень нравится то место в Норвегии, где у нас уже несколько столетий земля. Наш старый дом, который ненамного моложе… И мне даже нравится кататься там на лыжах. Может, просто потому, что это самое первое, это детство, а я очень довольна своим детством? Но вот жить там я не хочу. И не только потому, что мне не нравятся некоторые тамошние порядки… Это совсем маленькое место. Оно как бы замкнуто на себя. Как бы вне мира. Мне нравится, что оно где-то есть. Нравится иногда скучать по нему. Нравится вспоминать. Нравится встречаться с ним иногда. Но я знаю, что мое место не там… Нью-Йорк – что-то вроде антитезы этому месту. И хотя я не люблю надолго в нем оставаться, это – фантастический город. Иногда в нем чувствуешь совершенно особенную энергетику… хочется что-то делать, хочется быть… Он как будто говорит тебе: действуй, потому что здесь сбываются мечты. И еще говорит: если ты меня поняла – ты будешь ко мне возвращаться… Вы хорошо его знаете?

Соболь отрицательно покачал головой:

– Нет. Я почти десять лет летаю через него, а ночевал в нем всего несколько раз. Для меня этот город – ворота. Он хорош тем, что за ним ощущается очень многое.

Она почти повторила его жест:

– Не только. Он и сам по себе хорош… Он – как метеорит, который упал на Землю, и принес какую-то другую цивилизацию. Сам он давно постарел и можно, наверное, убеждать туристов, что «Крайслер Билдинг» построили люди с «Мейфлауэра». Но весь мир заполнен его клонами…

– Именно «Крайслер», не «Эмпайр»?