Владимир Гарасев - Солнечная сторона

– Да, именно. Для меня «Эмпайр» – это просто высокий дом. А «Крайслер» – памятник арт-деко… И название у «Эмпайра» совершенно безлико. А Крайслер – это реальный человек. И он делал реальные вещи. И полезные. Его автомобили разъезжались по всей стране… Делал что-то ощутимое. Не просто безликие деньги, которые сперва были монетками, потом бумажками, потом ничем, но никогда не были тем, что хочется ассоциировать с собой. О чем хочется сказать: это сделал я!.. А во-вторых… Вы были внутри «Краслера»?

– Нет.

– Зайдите. Там есть фрески на стенах. Прямо в фойе. Оригинальные, времен постройки. Они изображают цивилизацию, которая должна вам понравиться. Которая не только спекулировала фантиками. Индустриальную. Ту, где люди занимаются настоящим делом. Вернее, легенду об этой цивилизации. Но ведь фрески на стенах никогда не изображают реальность точно, они и не должны этого делать. Они должны создавать легенды, так ведь?

Соболь кивнул:

– Да. А легенды создают идеал, и через него – будущее. И еще…

Он замолчал – совершенно новая для него мысль пришла ему в голову.

– Что? – спросила она.

Он сказал:

– Еще про Нью-Йорк… Я вдруг подумал… Подумал, что приехал туда году в двадцатом, и у меня нет ни денег, ни образования, которое можно в них превратить. Я могу жить и работать только в самом низу. По крайней мере – пока. Будет мне хорошо в этом городе? Логичный ответ – нет. Но мне показалось, что – да. Потому что я буду жить рядом с тем, что развивается и что круто. Что огромно. Что красиво… Что делают реальные люди по образу и подобию своей мечты… Представил, как иду утром мимо площадки, на которой поднимается в небо строящийся небоскреб, а у меня только сэндвич на обед, и это почти все, что я могу сейчас получить. Но я все равно почувствовал, что счастлив.

Она сказала:

– Утро солнечное, апрель.

Он засмеялся:

– Да, точно!..

Она кивнула серьезно:

– В этом городе много солнца. Хотя он такой холодный зимой, штормы иногда приходят с холодного океана… Но очень солнечный. По крайней мере так кажется, если приехать в него оттуда, где солнца мало. За солнце прощаешь многое…

Она замолчала; он смотрел на нее и все медлил с продолжением разговора; ему отчего-то казалось, что они говорят и так, молча; что слова им не очень нужны.

И вдруг понял, что видит перед собой, на расстоянии вытянутой руки, настоящее чудо. Он давно думал о таком, искал, присматривался – но никогда не встречал.

Ее лицо словно светилось изнутри тем излучением, что создает только живая, сильная, гибкая и быстрая, подлинно человеческая душа. Душа, которой доступны любые чувства. Которой доступно реагировать на окружающее непосредственно, а не с помощью стандартных выражений, да и то не почувствованных, а выученных и повторяемых, потому что так принято у других. При всей своей сложности такая душа прозрачна до основания потому что – если ее обладатель вам доверяет – она не считает нужным что-то играть и скрывать. Соболь смотрел на ее лицо и чувствовал, что оказался в другом мире, где другие люди живут другую жизнь. В мире который, быть может, сменит нынешний на Земле. И в то же время существует уже сейчас – просто почти никто не чувствует и не видит его. И его людей можно встретить – просто их мало, да и мало кто может понять, кто они на самом деле…

Она сказал:

– Мне скоро улетать. Я, собственно, совсем ненадолго приехала. Мне пора. Вы уж меня извините…

Она смотрела на него, и в лице ее показалось ему ожидание.

Он сказал:

– Я хочу еще с вами встретиться. Я могу приехать в Нью-Йорк, это надо только согласовать – например, за неделю.

Она отвела взгляд, чуть качнула головой:

– Я подумаю… – она снова посмотрела на него, – я имею в виду – подумаю, где лучше встретиться… А куда еще вам удобно приехать?

– Да в сущности, куда угодно.

– Хорошо… Я что-нибудь придумаю, и вам позвоню… в какое время лучше? Ну, чтобы не звонить посреди ночи… посреди ночи – там, где вы будете…

– Если позвоните в течение двух недель – или Москва, или Сан-Франциско. Потом – или там же, или Северная Дакота, или Альберта – это Канада. Или здесь – возможно, приеду на день или два. Так что выбрать удобное время едва ли получится. Звоните в любое.

Она кивнула:

– Я позвоню. Скажите номер.

Он продиктовал два – спутниковый и сотовый. Она записала.

Поднялась, пощелкала клавишами на ноутбуке, закрыла его и сунула в стоящий на стуле рюкзак:

– Меня такси ждет. Я вызывала, оно уже подъехало… Не провожайте – вам придется переобуваться, а я уже это сделала.

Он и не заметил, что она сидела не в лыжных ботинках а в обычных, для трекинга.

Он улыбнулся ей:

– Хорошо. Вы еще не опаздываете?

– Нет.

– Тогда пусть водитель не спешит на серпантине. Тачки, используемые здесь в качестве такси, не внушают твердой уверенности в завтрашнем дне.

Она засмеялась:

– Хорошо…

Ее стоящие у стены лыжи тотчас оказались в извлеченном из рюкзака чехле. Она надела рюкзак, подвигала плечами, пристраивая его поудобнее – что-то непосредственно-детское было в этом движении – подхватила чехол с лыжами и повернулась к Соболю:

– Удачи вам. Хорошо покататься!

– А вам удачно доехать!.. Будете проходить мимо быка на Уолл-стрит – передавайте мои лучшие пожелания!

Она засмеялась, несколько раз кивнула, повернулась и пошла к выходу; ее походка была походкой человека, привыкшего ждать хорошего от следующего шага.

Он смотрел как она идет и чувствовал, что происходит что-то не очень реальное.

Олег Соболь закончил школу в 1987 году.

Минувший год он старательно наблюдал за обстановкой – что получится из той речи Горбачева, которая побудила его прочитать дедовское письмо. Признаков принципиальных перемен пока не было. Поэтому Соболь работал над давно согласованным с родней планом – поступить в Московское высшее техническое училище, весьма знаменитый в соответствующих кругах «бауманский», и готовиться к продолжению семейных профессиональных традиций. В текущей ситуации это был самый разумный вариант. И не только разумный. Имея перед газами успехи предков, Соболь, в отличие от многих, очень уважал инженерский труд.

Два последних школьных года он очень много работал. И хотя он учился в спецшколе с физмат-уклоном, поступить в «бауманский» было непросто в любом случае. Десятый класс оказался сплошным марафоном. После школы Соболь обычно ехал или на специальные курсы для поступающих, или к репетиторам, знающим требования именно данного института, и готовящих абитуриентов прицельно.

Финишная прямая этого марафона состоялась уже после школы. Крайний перед вступительными экзаменами месяц Соболь провел по квартирам репетиторов по двум основным предметам – математике и физике. Оба репетитора работали по одинаковой технологии. В квартире собирались с десяток абитуриентов, и решали задачи. Репетитор ходил от одного к другому, отвечал на вопросы и проверял решения. Занятия – а лучше сказать тренировки – шли у него по шесть-семь часов в день. Чайникам там было не место – шла только шлифовка уже имеющихся навыков.