Яна Дружинина - Церион, или Холодный, но прекрасный мир

– Илин, о чём ты думаешь? – спросила Алика, не выдержав молчаня.

Женщина посмотрела в окно и сморщилась. – Степь меня замучила, тянется и тянется, проклятая.

– Степь как степь, – пожала плечами Алика. – А чего тебе ещё хочется?

– Ну, вот чего угодно, только уберите это однообразие.

– А чем бы ты его заменила?

– Да в том-то и проблема, что заменить нечем. Для меня нет уже ничего нового в этом мире.

«Может, она действительно так долго жила, что для неё больше нет ничего интересного», – подумала девушка, а вслух спросила:

– Илин, я говорила о себе всё без утайки, теперь ты расскажи свою историю.

– Ты хочешь знать, как я стала вампиром?

– Нет, расскажи мне всё полностью: про детство, юность, про саму жизнь.

Илин на мгновение будто окаменела.

– Мне неприятно говорить об этом, но я всё же попробую рассказать.

– Я вся внимание, – сказала Алика, не собираясь рассчитывать на исчерпывающую откровенность.

Илин собралась с мыслями и начала с серьёзным видом начала рассказ:

– Я родилась в небольшой прусской деревушке. Родителей мне знать не довелось. Когда я была ещё в младенческом возрасте, мать отдала меня на содержание своей сестре, а сама уехала в поисках лучшей жизни. Моя тётка Ветта (её образ никогда не изгладится из моей проклятой памяти) была настоящим домашним тираном. До сих пор я отчётливо помню её лицо с крючковатым носом, напоминающим клюв хищной птицы. Её властный характер теснился в приземистом теле. Поверь, я никогда не видела женщину настолько широкую в плечах и кости. Уже в тринадцать я переросла Ветту, и, думаю, не только физически, а в шестнадцать была выше на целую голову. Жили впроголодь, а мне вообще еды доставалось меньше всех. У Ветты было пятеро своих детей, и, конечно, тётка кормила в первую очередь их, а потом уже меня, подкидыша. Поедание объедков было для меня образом жизни. Жалкое существование! Для Ветты я была лишь девочкой для битья. Она могла просто так поймать меня за ухо и отодрать ни за что. До сих пор в моих ушах звучит её призказка: «Родных деток бить для науки, а чужих можно и со скуки». Она с самого начала давала мне ясно понять, что держит меня из милости. Как унизительно, не правда ли? Но я другого и не знала. Приниженное, оплёванное, бесправное существо! Озлобленная на мир она влила свою злобу и в меня. Разве я могла сопротивляться? Ещё девчонкой я поняла, что никто, никто не позаботится обо мне, кроме меня самой.

Не выдержав гнёта, я решила сбежать. Ранним зимним утром, когда петухи ещё не пропели, а глупую луну не сменило холодное зимнее солнце, я выскочила из дома, наспех застёгивая миленькое красное пальто своей кузины. Это пальто было единственной красивой вещицей в нашем доме. По своей детской недальновидности (а было мне тогда лет одиннадцать не больше), для побега я выбрала самую лютую стужу. Иглы мороза пронзали мне ноги, особенно пятки. Ступни быстро потеряли чувствительность, и ноги превратились в бесчувственные ходули. На этих-то ходулях я добралась до озера, которое позже я назвала Озером Плача. Я сгорбилась над водоёмом. Нежные детские руки потрескались в кровь, даже шерстяные варежки не спасали. Я припала к хрустальной корочке льда и, глядя на своё отражение, попыталась нарисовать в голове образ матери. Этот образ до сих пор со мной: такая же черноволосая, как и я, высокая и сильная, но заботливая и ласковая, такая… – Илин задержала дыхание, – такая, которая меня поддерживает всегда. – На какое – то время она задумалась.

– Всегда, – вкрадчивым шёпотом повторила Алика.

– Мои слёзы застыли ледяной корочкой на моём лице. Я ощутила щиплющую боль. Мои щёки были готовы треснуть. Я чувствовала себя инвалидом без рук и ног, так как они были отморожены. Таких морозов я ещё никогда не видела. А основная моя глупость заключалась в том, что пальто было осеннее. В своём оцепенении я обнаружила, что не могу двигаться. Я не знаю, сколько времени я так стояла, разрываясь от физической боли и от терзавшего меня страха, только помню, что сидела у пруда и плакала —сначала горько, но после того, как я заговорила с матерью, мне плакалось легко. И я утешалась в своих слезах. Мать гладила меня по голове своей ласковой рукой. Зло мира отступило и замерло, не смея вмешиваться.

Меня разбудил Блейз, двоюродный брат. Не знаю, как он отыскал меня, да я тогда и не задумывалась над этим. Он принёс меня домой и укрыл пуховыми одеялами. На тот момент ему было четырнадцать. Он был немногим старше меня, но в то время казался мне совсем взрослым.

Я была при смерти. Утешало то, что я больше не чувствовала на себе тёткиного гнёта и что Блейз был со мной. Поступившись своими убеждениями, я решила, что он будет заботиться обо мне не хуже меня самой. Он утешал меня в моих страданиях и, чтобы вселить огонь в моё угасающее обмороженное тело, отпаивал краденым глинтвейном. Алкоголь подогревал мою кровь, а Блейз рассказывал мне простые истории из своей полуголодной жизни. Чудом, а, возможно, и благодаря глинтвейну, я осталась жива. После моего выздоровления мы с Блейзом были почти неразлучны.

Ветта промышляла воровством, а значит, этим промышляли и все мы, дети. Нас часто вывозили в город на промысел. В деревне сильно не разживёшься. Ветта натаскивала нас, дрессировала, как собак. Она указывала нам на тех, кто, по её мнению, являлся состоятельным, и мы, воришьки, должны были просунуть руку в карман прохожего и достать кошель так, чтобы тот ничего не почувствовал. Бывало, кого-то ловили. Иногда получалось удрать. А вот, если скорость и прыть подводили, ребёнка швыряли в тюрьму. Потом, конечно, выпускали, но всё равно это было ужасно. Воровское ремесло мне претило, но, с детства свыкшаяся с ним, я жила им и в сознательные годы. А как иначе? Сознание мне было уже не изменить. Я сошлась с Блейзом. Не знаю к счастью или нет, но я не скоро поняла, что он уже не тот мальчик, который спас мне жизнь и согревал меня в юности – мальчик из него был лучше, чем мужчина. Садистские наклонности он перенял от матери. – Лёд в глазах Илин начал неожиданно таять и превратился в жидкость. Она надеялась, что Алика этого не заметит. – Всю свою любовь к нему, к людям, к миру… да всё, что осталось тёплого, мне пришлось похоронить. Ты спросишь, почему я жила с Блейзом? – неожиданно для самой себя обратилась она к Алике.

– Мне кажется, я понимаю, – ответила девушка.

Илин пощёлкала ногтями и немного откинулась в водительском кресле.

– Я была отнюдь не высоконравственной, но до Блейза мне было далеко. Я говорю это не для того, чтобы оправдать свои дальнейшие поступки, а просто для того, чтобы ты знала. И, пойми меня правильно, я ничуть не желаю казаться порядочнее на чьём-либо фоне. Что ж, кидать друг друга мы пока не собирались. Вместе было легче и… приятнее. Я была ловка и смекалиста, да и к тому же обладала природным даром – интуицией. Блейз же был расчетлив и чуял выгоду, как свинья чует запах трюфеля. Когда у нас начались проблемы с полицией в одном городе, мы переехали в другой, а после стали колесить по всей стране и не только. Так много мест и городов, где нас совсем не знали. Но один город мне запомнился навсегда.