Мубарак Раби - Добрые люди. Роман

Хания спросила Касема, когда они устроились за столиком:

– Как тебе живется здесь?

– В Рабате трудно, – ответил он. – И жить здесь совсем неудобно. Но все же я привык. Сначала было гораздо хуже. Я очень страдал от одиночества, а теперь я привык и даже полюбил его…

Он немного помолчал, а потом спросил:

– А ты привыкла к этим еженедельным поездкам в столицу?

– Я только пытаюсь занять себя чем-нибудь, как я уже тебе сказала, я не стремлюсь к успеху… Мой муж не может перевести свой бизнес в столицу, а для меня и административная работа, и подготовка к урокам довольно утомительны… Все это не дает мне всерьез заняться университетскими делами.

Он не раз уже думал об этом и был готов задать этот вопрос, подбирая лишь слова, когда она прибавила:

– Кстати, я тебе сказала, что прошу твоей помощи и надеюсь, что тебе это не составит труда.

Он ответил, словно очнувшись от ее слов:

— Конечно, с радостью.

– Я хочу, если ты, конечно, можешь, – продолжала она, – чтобы на этой неделе ты посидел вместо меня на нескольких лекциях. На одной или двух, я считаю их очень важными. Не думаю, что тебе придется терять время, потому что это лекции по философии. По-моему, я тебя убедила. Ну как, согласен?

Последние слова она произнесла с заметной радостью, а он ответил:

– Идет, считай, что ты меня уговорила, но, может быть, я еще мог бы чем-нибудь тебе помочь?

Она поблагодарила его, а потом, взглянув на часы, сказала:

– Я должна быть на уроке ровно в два.

Он очистил апельсин, а она опять устремила взгляд к горизонту, и он невольно залюбовался ей: «третий десяток пьянит как вино». Она сказала ему:

– Посмотри, правда красивое место?

– Красивей, чем я себе представлял. Я и не думал, что в столице есть такие тихие и красивые уголки.

– Не надо думать об этом городе хуже, чем он есть на самом деле, – улыбнулась она.

– С сегодняшнего дня я буду смотреть на жизнь с большим оптимизмом

После ресторана она подвезла его на машине, он вышел на полпути к университету, куда она направлялась, и быстрым шагом пошел к дому, который находился в западной части города.

Как только мать открыла дверь, до него донесся надсадный кашель из дальней комнаты. Касем вопросительно взглянул на мать. Она сказала, прикрывая дверь:

~ У нас гость, Касем.

– Кто?

Она что-то прошептала в ответ, и он следом за ней направился в комнату, подумав про себя: «Ах, дядя приехал, ну что же, добро пожаловать».

Не успел старик тяжело приподняться с места, как Касем, опередив его, подошел к нему, обнял, не давая встать.

– Не утруждайте себя, дядя, отдыхайте, как ваши дела?

Тело ребенка и лицо глубокого старца, – таким показался Касему дядя, весь сгорбленный от старости.

Старик ответил, глядя на Касема увлажнившимися глазами из-под густых седых бровей:

– О Аллах… Как ты повзрослел, Касем, вырос, настоящий мужчина.

Касема ничуть не смутил такой тон, он показался ему просто глупым. Это был тон человека, который не замечает, что жизнь движется вперед. Уже от многих знакомых ему приходилось слышать – слух его привык к этому – что он вырос, стал мужчиной, словно ему было суждено по-прежнему оставаться ребенком, каким они его знали, когда он уехал из деревни. Но сами они словно не замечали, что тоже стареют с течением времени. Но кто знает? Может, эти их слова о его взрослении, звучащие с укоризной, были лишь неосознанным желанием не признавать своей старости. Было ли так на самом деле?

Старик зашелся в кашле и долго не мог остановиться. А Касем стал расспрашивать его:

– Рады видеть вас в нашем доме, дядя, как ваши дела?

Старик отдышался, провел рукой по густой бороде, стряхнув с нее несколько приставших перышек:

«Слава Аллаху, сынок. А вот ты, вырос и забыл родные края.

Его снова охватил приступ кашля:

– Вы больны, дядя? – спросил Касем, поправив за его спиной две высокие подушки: – Устраивайтесь вот так, поудобнее.

Мать Касема все еще стояла в дверях, наблюдая за первой встречей своего сына с дядей, а потом, словно убедившись в «знакомстве», которое состоялось между ними, ушла на кухню.

Старик снова принялся разглядывать племянника;

– О Аллах, Я словно опять перед моим покойным братом. О Аллах, Аллах! Касем вспомнил старую фотографию отца, и ему вспомнились слова, сказанные матерью много лет тому назад:

– Ты так похож на покойного отца, Касем. У тебя ведь есть дядя. А он совсем не похож на твоего отца. Их было два брата, отец был младший. От деда ему досталось крепкое здоровье, красота, искренность, сердечность, а его брат, твой дядя…

И Касем почувствовал, что сам сейчас вглядывается в это немощное создание, сидящее рядом с ним. Если бы ему сбрить бороду, то от его лица, пожалуй, ничего бы не осталось.

– …Твой дядя, Касем, – вновь пришли ему на ум слова матери, – богатый крестьянин, вся деревня ходит у него в должниках, но он жесток и не знает пощады.

Старик опять заговорил:

– Грех, сынок… Касем… благородному человеку не пристало забывать о родине и об отчем крае… Но ты за это не в ответе. Взрослые виноваты. Причиной всему твоя мать. Я сказал ей об этом час назад. Это – грех, большой грех, сынок… Ты обязательно должен познакомиться со своей родней.

Он умолк ненадолго, отдышался и прибавил неодобрительно:

– Я – твой дядя, самый близкий тебе из всех человек, а ты меня не знаешь, да и я тебя не знаю, спаси нас Аллах… И детей моих, братьев своих ты не знаешь, и они с тобой не знакомы…

Он опять замолчал, и на его лице ясно отразилась грусть. Потом заговорил снова, еле выдавливая слова из своего тщедушного тела:

– Меня с моим покойным братом разлучила только смерть. Всю жизнь мы были неразлучны с тех пор, как покинул нас отец, да ниспошлет ему Аллах свою милость. Мы обзавелись семьями. Родились дети. И мы не расставались до тех пор, пока нас не разлучила смерть. Воистину, на все воля Аллаха.

Он зашелся в кашле и долго не мог остановиться, а потом продолжил:

– Как же так! Двадцать лет, а то, может, и больше прошло, и я ни разу не видел тебя. Могло случиться и так, что если бы мы встретились ненароком на улице, то и не узнали бы друг друга. Вот уж грех, так грех!.. Когда Фатима, твоя мать, оставила деревню, ты еще грудь у нее сосал… Ах, как время летит… Сколько я ждал, что она когда-нибудь вернется вместе с тобой. Она ушла из деревни ночью, я все еще вспоминаю, как это было… Сколько я расспрашивал, сколько пытался вернуть ее, но на все воля Аллаха, сынок, ведь сказано, что суждено нам только то, что начертано Аллахом.

К лицу старика прилила кровь, он шарил вокруг себя руками, словно пытаясь найти что-то, и, наконец, схватил небольшой пластмассовый пульверизатор со стеклянной изогнутой трубкой наверху и впрыснул себе из него в горло желтую жидкость. Было видно, что он изо всех сил борется с приступом кашля и одышкой. А Касему, когда он наблюдал за движениями старика, вспомнились слова матери: «Он много расспрашивал о нас в первое время… Пытался связаться со мной в городе… У меня тогда было мало молока, и мне часто приходилось отрывать тебя от груди… И в то время я уже носила под сердцем твоего брата Ибрагима. Да, я все это хорошо помню, сынок… Сам твой дядя, когда навестил меня в городе, с гневом тыкал пальцем мне в живот и говорил, что не желает видеть тебя в этом чужом огромном городе. И еще он много чего говорил… Я очень хорошо помню все, дядя твой не мог не знать, что я в то время была беременна. Он пытался заставить меня вернуться в деревню три или четыре месяца спустя после смерти твоего отца… Твой дядя злился на меня, но я рассердилась на него еще раньше, и гнев мой был очень сильным, и я не видела его больше после этого…