Мубарак Раби - Добрые люди. Роман

Старик опять заговорил:

– Ты обязательно должен приехать в деревню и побывать на своей земле… Ты теперь стал мужчиной и возьмешься за то, чтобы снова восстановить связь между нами. Даже если твоя мать и будет противиться этой поездке, даже… – он вдруг умолк и пристально поглядел Касему в лицо, словно желая заранее узнать, что тот ответит ему, а потом добавил спокойным голосом:

– У тебя есть брат. Его, кажется, зовут Ибрагим, как мне сказала твоя мать. Я его еще не видел…

Касем ответил, словно не расслышав всех его слов:

– Да, у меня есть брат Ибрагим, он пока еще не вернулся из школы.

Старик что-то пробормотал себе под нос и опять принялся расспрашивать:

– Сколько ему лет?

Касем ответил, стараясь придать голосу обычное выражение и изо всех сил подавляя в себе желание уйти отсюда:

– Сколько лет? Не знаю… Мы с ним почти ровесники…

Старик быстро отвел взгляд в сторону, но в его глазах промелькнуло что-то странное, и Касему показалось, что на лице его показалась хитрая усмешка.

– Мне кажется, он появился на свет через несколько лет после смерти моего брата, – сказал он и тут же, изменив тон, продолжил. – Да это и не важно. Ты уже мужчина, как я сказал, и понимаешь, что к чему. Ты сказал, что Ибрагим учится…

– Да. Готовит экзамен на степень бакалавра.

Но, кажется, старик не был удовлетворен ответом и снова принялся за расспросы. Тут его опять охватил сильный приступ кашля. Он кашлял, нашаривая рукой спасительный пульверизатор.

А Касем, наблюдая за движениями старика, вспоминал картины прошлого. «…Не забывай, мамочка, что я теперь в университете, а до этого проработал десять лет в начальной школе. Не может быть, чтобы мне сейчас было бы всего восемнадцать лет, как ты говоришь. Если сложить все годы работы и учебы, то это никак невозможно!» …Мать смущенно отводит взгляд, а глаза ее молят о помощи и настаивают на своем, а Касему кажется, что к голубизне ее глаз примешивается краснота… Ее нежное тонкое лицо вспыхивает глубоким волнением, которое она напрасно пытается скрыть, гневу ее нет предела, от говорит, глядя на него:

– Если бы ты был прав… Но ты не прав… То твоему брату сейчас уже перевалило бы за двадцать.

И она смотрит на него заискивающе, сдерживая в душе немые рыдания, а он отводит взгляд, берется за книгу и говорит, меняя тему разговора:

– Да что это мы в самом деле. Может быть, ты и права. Приготовь-ка мне чай.

Но она уходит не сразу, а еще на какое-то мгновение задерживается в дверях, глядя на него покорно и униженно, словно и сама не веря в то, что ей так быстро удалось убедить его. А он делает вид, что не замечает этого, поглощенный чтением. Она плетется на кухню, чтобы приготовить чай, а когда возвращается с подносом в руках, то Касем уже поднимается, собираясь уходить.

– Разве ты не будешь пить? – спрашивает она его.

– Конечно, только побыстрее, у меня назначена деловая встреча.

– Почему же ты сразу не сказал мне об этом, – упрекает она его, – я бы поторопилась. Но он перебивает ее:

– Не беспокойся, мамочка!

Он готовился выйти из дому, а она, застыв, все смотрела на него. Он наизусть знал ее привычки. Она перестала садиться с ним вместе за стол с тех пор, как он достиг совершеннолетия. Мать постоянно пыталась завести с ним этот разговор о возрасте, используя для этого любой подходящий случай: и экзамены брата, и необходимые семейные документы. Касема, в конце концов, стали смущать эти ее попытки приблизить его возраст к возрасту брата. С ее стороны было неразумно пытаться сократить эту разницу в возрасте между ними, которая равнялась почти десяти годам. Но говорить ей об этом было бесполезно. Он пил чай, не отрываясь.

– Осторожнее, сынок, чай очень горячий, – предупредила она, подойдя к нему. -Но стакан был уже пуст. Мать стряхнула какие-то невидимые глазу пылинки с плеч Касема и подтолкнула его к дверям, сказав на прощание:

– Береги себя, сынок, да хранит тебя Аллах!

И прежде чем он успел шагнуть за порог, она удержала его и горячо прошептала, словно в последний раз пытаясь убедить его в своей правоте:

– Ты ошибаешься в своих подсчетах, сынок. Мы, женщины, лучше разбираемся в этих делах. Дни рождений для нас никогда не забываются… То потрясение, которое я испытала со смертью отца, подействовало и на ребенка, которого я носила тогда в своем чреве, не знаю, сколько длилась эта задержка, но это и есть разница в возрасте между тобой и Ибрагимом.

Он ласково отвел ее от порога и сказал, улыбнувшись:

– Может быть, так оно и есть… Я знаю… Не надо волноваться.

Он поцеловал ее в лоб и вышел. Ему казалось, что она все прислушивается к звуку его удаляющихся шагов до тех пор, пока они не затихнут, а потом плачет, выходя из оцепенения, в которое она впадает перед ним. Всем своим поведением она выдавала то волнение, которое охватывало ее каждый раз, когда она пыталась представить образ своего прошлого так, как ей хотелось бы, хотя давно уже было пора прекратить эти бессмысленные попытки.

…Старик стряхнул крошки со своей бороды и снова обратился к племяннику:

– Много всего произошло на этом свете, сынок, но мы ничего не забыли. Когда нас отпустили на волю, колючей проволокой уже обнесли почти все земли деревни, оставив лишь небольшой клочок. Как я советовал тогда твоему отцу выждать немного, но он отказался. Они затопили всю его землю, и у меня тоже они отняли лучшие угодья… И все же твой покойный отец не стал ждать.

Старик помолчал немного и спросил:

– Может быть, мать тебе уже рассказывала об этом…

И до Касема вновь донесся издалека голос матери: «…Твой дядя поступил хитро. У него и вправду отняли землю, но он сговорился с каидом по поводу земли других жителей деревни. Французы взяли его земли, но помогли ему самому захватить оставшиеся земли феллахов. И благодаря этому, земли у него оказалось еще больше, чем прежде. А твой отец был словно из другого теста, человек прямой, ученый, факих… Он не пошел этим обманным путем, и его бросили в тюрьму, но и этого им было мало, и тогда они убили его.

Касем удивился, он никогда не слышал, что отец его был убит. Он отложил в сторону тетради, которые держал в руке и принялся с удивлением расспрашивать мать: в то время ему было около десяти лет:

– Его убили? Разве он не умер, как другие? Почему раньше ты мне об этом ничего не рассказывала? Она утирала слезы, говоря ему:

– Почему не рассказывала раньше? Зачем тебе знать это? А десятилетний сын продолжал спрашивать:

– Как его убили?

– Они бросили его в тюрьму, а когда отпустили, он вернулся в деревню и увидел, что у него отняли землю и обнесли ее колючей проволокой. Тогда ночью, ни оказав никому ни слова, он взял ружье и пошел караулить судью. Наверное, кто-то увидел его. Он не обратил на это внимания, заметил только, когда солдаты уже окружили его со всех сторон. Его снова бросили в тюрьму и выпустили только спустя несколько месяцев… Тело его было… Да и какой смысл теперь описывать все это? Он прожил