Кирилл Куталов - Запрещенные фрукты. Травелоги и рассказы

Справа в темноте – Индийский океан.

– Muslim? – Так со мной начинают разговор жители курортного города Малинди. Они подходят, показывают на мою тюбетейку, которую я восемнадцать лет назад привез из Ферганы, улыбаются, но как-то сдержано, белый маслим, диковина. Я отвечаю, что нет, не маслим, просто нравится шапка. Тогда же, восемнадцать лет назад, я привез из Средней Азии казахский войлочный ковер, но его давно съела моль, а тюбетейка осталась.

Мы завтракаем в Карен Бликсен, самое модное заведение в городе, все столики заняты, нам достается один возле входа, с этой точки удобно наблюдать за происходящим внутри круглого шатра с каменными стенами и тряпичным колышащимся верхом.

Почти за всеми столиками сидят белые. Девять из десяти – итальянцы за 50. Ходит очень красивый седой мужчина, похожий на Мастрояни, он одет в голубые шорты и белую рубашку навыпуск, рукава подвернуты так, как умеют подворачивать только в Италии – я пытался освоить эту науку по схеме в журнале GQ, получилось жалкое подобие, русским никогда не совладать с рукавами и шарфами, у нас в лучшем случае получаются рукава в стиле штурмовиков СС из фильмов про войну. Мастрояни подходит к пропеченным на кенийском солнце гранд дамам, дважды целуется с каждой, о чем-то спрашивает, внимательно слушает, склонив идеальной формы седые кудри, помогает сесть или встать, поддерживая дочерна загорелое кожистое крыло от подмышки до локтя.

За столиком по соседству – пара чуть старше меня, он огромный, с бородой и гривой волос, в волосы вплетены разноцветные бусы, у нее – афро-косички, они курят одну за одной, от сигарет их кожа посерела под загаром. Входит высокий итальянец лет 60, с ним – необычно стройная по местным меркам кенийка, она как экспортный вариант здешних женщин, евромодель. В отдалении сидят двое итальянских старцев в компании юной черной красотки, старцы оживленно беседуют друг с другом, красотка молча улыбается, очень красиво блестят белые зубы. Огромный черный парень, меняла с пачкой шиллингов размером со свой бицепс в кармане, приводит двух микроскопических подружек, тоже как будто сделанных на экспорт, на улице таких не встретишь, сажает их за стол к гривастому мужчине и его подруге с косичками, сам уходит по своим валютным делам. Еще две черные принцессы пьют манговый фреш за самым дальним столиком, как будто отдыхают или кого-то ждут.

Пока я размышляю, получает ли хозяйка заведения, строгая и громкая итальянка с мощными велосипедными икрами, свой процент от человеческого трафика, который проходит через ее заведение, появляется вызывающе белый, очень спортивный и напряженный американец лет 30, он одет в светлые шорты и футболку и черные кроссовки, всего два дня назад я выглядел так же, мне, как и ему, казалось, что в любой момент мне предложат сделать выбор, кошелек или жизнь. На парня смотрят несколько пар женских глаз – здесь вообще принято в упор рассматривать людей, нет культурного барьера – ему нужно только выбрать. Не считая того кафе в Найроби, это место – первое со сносным кофе, беспроигрышный вариант.

Днем я хожу по туристическим лавкам Малинди и ищу необычную футболку: агитматериал с последних президентских выборов или что-нибудь с надписью Glory to God меня бы вполне устроило, но попадается только мерч местного пива Tusker или нечто совершенно дикое, например, я видел майку с логотипом Second anti-aircraft raid. Не купил.

Вечером, уже в другом ресторане, рыбном Baby Marrow – его тоже держит итальянец, невысокий, расслабленный, в рубашке и шортах болотного цвета, в пятидевной щетине, он лично принимает заказы – вижу женщину лет 60. У нее крупное круглое тело, на ней прозрачная белая рубашка поверх черного бюстгальтера и черных yoga pants, у нее ярко- желтые волосы. С ней идет красивый, длиннорукий – идеальной формы трицепс обтянут серой футболкой – иссиня-черный парень, в его волосы вплетены искусственные косички с разноцветными бусинами. Они садятся за столик и сидят молча, им приносят бутылку белого в ведерке со льдом, они выглядят, как пара из фильма про секс-туристок из Германии, я забыл название. Я смотрю, как она наливает ему вино, я думаю: вот она, обратная сторона феминизма и равенства полов: возможность для каждого без исключения получить во временное пользование живого человека, самодвижущуюся плоть, и делать с ней все, что заблагорассудится. Парень с искусственными косичками выглядит немного грустным, чуть усталым, впереди его ждет увлекательная ночь. За соседний столик приходит компания итальянцев, высокие уверенные в себе люди, они похожи на хищников, им приносят меню прошедшие строгий фейсконтроль кенийки в белых миниплатьях, у одной на шее бархатный чокер с крошечным серебряным крестиком.

В ресторане играет итальянская эстрада, потом вдалеке, за женским вокалом и саксофоном, пробивается песнь местного муэдзина – это самый нежный призыв к вечерней молитве, который я слышал в жизни, он тягучий и мягкий, как тающее сливочное масло, и похож на песню о любви.

31 декабря вечером отправляемся на итальянскую вечеринку в остерию – ту, что в городе, на набережной. Есть еще одна остерия на пляже, в получасе ходьбы, но гулять по пляжу в темноте стремно.

Водитель тук-тука жует кат: у его оттянутая листьями щека, как у гигантского хомяка из мультфильма, он отщипывает листья от ветки, которая лежит у него возле руля, а под конец засовывает в рот ветку целиком. Едет, рулит, сигналит встречным мотоциклам и другим тук-тукам, а изо рта у него торчит куст ката. У него светлая для кенийца кожа, возможно, он с севера, из Йемена или Сомали, хотя кат повсеместно жуют и здесь.

Перед остерией дежурит специально нанятый на вечеринку полицейский, горит фонарь у дороги, дерево напротив подсвечено прожектором, правда, когда мы садимся за столик на веранде, свет гаснет – кажется, что во всем городе. Пока чинят, рассматриваю собравшихся. Слева сидит женщина, похожая на землевладелицу из прошлого века: высокая седая дама с идеально ровной спиной и идеальной укладкой, на ней открытое платье, драгоценности, не могу разобрать в деталях, но это какие-то темные камни в оправе светлого металла. Когда на ее лицо падает свет от гирлянды, я понимаю, что у нее восстановлено лицо: нос выглядит искусственным, как будто собранным по частицам и приклеенным ко лбу и щекам. По правую руку от дамы сидит черный мужчина лет 50, по левую – черный подросток, он косит глазами, не поворачивает голову, вообще старается не делать лишних движений, он как будто хочет оказаться на той вилле, откуда его сюда привезли и где у его есть своя комната в дальней части дома.