Лана Ладынина - Блудный Сын

– Мы только начинаем об этом думать, господин Секретарь, – уклончиво ответил Рембрандт. – Мой первый мастер, маэстро ван Сваненбюрх, также весьма высокого мнения о значимости такого путешествия для художника…

– И Питер Ластман, у которого мы учились в Амстердаме, думал то же самое, – вставил Ян. Он усмехнулся про себя, слыша этот сомнительно-дипломатичный ответ от недипломатичного Рембранта. Уж он-то прекрасно знал об отрицательном отношении ван Рейна к путешествию и обучению в Италии. Сам он считал что такое путешествие принесло бы только пользу. Во всяком случае, в итальянском опыте не было бы никакого вреда.

Рембрандт бросил недовольный взгляд на прервавшего его Яна и продолжал:

– Однако, итальянских картин и гравюр можно в достаточном количестве видеть и здесь, в Голландии, особенно в Амстердаме. Их много на аукционах, в галереях и в лавках торговцев. И так мы не потеряем времени.

Ян шутливо подумал, что дипломатисеская служба была бы Рембрандту не по плечу, да и не по душе. С другой стороны, в его словах был свой резон.

– Мне кажется, Рембрандт, ваша ремарка о потере времени слегка неуместна, —с улыбкой, но довольно прохладно ответил Константин Хейгенс. Поездка в Италию – уже сложившаяся традиция для голландских живописцев. Прошу вас, господа художники, подумать о путешествии.

– Мы обязательно подумаем, господин Секретарь, – с готовностью выпалил Ян.

– Да, – только и нашёл что сказать почувствовавший себя не в своей тарелке Рембрандт.

Константин Хейгенс встал, показывая, что визит подошёл к концу. Рембрандт и Ян поднялись вслед за ним.

– Благодарю вас за приём, господа художники. Я чрезвычыйно доволен визитом, так как нашёлчто и надеялся найти – даровитых, хотя ещё молодых, но уже мастеров. Надеюсь, вас не затруднит прислать выбранные мною картины в Гаагу?

– Мы пришлём как можно скорее, – заверил Рембрандт.

– Благодарим вас за визит, господин Секретарь.

Друзья проводили Константина Хейгенса к ожидавшей его карете, любезно распрощались и вернулись в мастерскую.

– Рембрандт, ты мог бы быть помягче, говоря о поездке в Италию, – упрекнул его Ян Ливенс.

– Я не был груб, Ян, я только сказал то что думаю. Давай лучше позаботимся о том, чтобы поскорее отправить картины в Гаагу.

На обратном пути в Гаагу секретарю штатгальтера вполне хватило времени обдумать то, что он увидел. Константин Хейгенс возвращался довольным визитом в Лейден. Он согласился со старым маэстро Якобом ван Сваненбюрхом, высоко оценившим двух молодых художников. Необычный дуэт, они такие разные. Ян Ливенс раскрепощён и очень самоуверен – может быть даже чересчур самоуверен. Вполне вероятно, что у него авантюрный склад характера. Рембрандт ван Рейн – противоположность. Он довольно замкнут и поэтому производит впечатление угрюмого и недоверчивого человека, особенно рядом с Ливенсом. Портрет Рембрандта, написанный Яном Ливенсом превосходен: как точно схвачен взгляд Рембрандта и даже его характер. Как показана суровость в этом мягко очерченном, юношеском лице. Да, Ливенс – отменный портретист. Ему следовало бы заняться именно портретами. Хотя его картины тоже недурны. У него верное чувство композиции, очень хороши линии и формы. Он предпочитает грандиозные масштабы: большие картины и крупные фигуры. Картины ван Рейна, напротив, небольшие, но эмоционально наполненны, в них чувствуется реальная жизнь, работы Ливенса кажутся несколько холодноватыми по сравнению с ними. Как смог этот юнец так изобразить кающегося Иуду!? Разные характеры, разные художники, но оба – великолепны и ещё так молоды. Им необходима поездка в Италию, она так много может дать им! И тогда – блестящее будущее! Голландские Рубенсы и Тицианы, взращённые здесь, в родной стране! Отдавал ли Константин себе отчёт, что в этом неустанном поиске одаренных людей была не только забота о Голландии, но и личные амбиции? Да, отдавал. Что же, одно неотделимо от другого. Он голландец, он любит свою страну и служит её интересам и амбициям. И своим. Константин Хейгенс выглянул из окна кареты. Вдали уже виднелась Гаага.

6

Вскоре после памятного визита Ян Ливенс получил послание от господина Константина Хейгенса. Секретарь штатгальтера приглашал его в Гаагу для написания своего портрета и предварительно оговаривал стоимость работы. Непомерно счастливый Ян, с нетерпением ожидавший этого письма, договорился о более поздних сроках на остальные заказы в Лейдене, распрощался со своими подружками, быстро собрался и отбыл в Гаагу предположительно на месяц.

Наступила зима, по городу гуляли колючие, обжигающие лицо лейденские ветра. Выпавший снег лежал на берегах Рейна серовато-белым покрывалом в пасмурные дни и разноцветно сверкающим, блестящим так, что приходилось зажмуривать глаза, чтобы на мгновение не ослепнуть, в солнечные. На центральной площади Дам и прилегающих больших улицах снег старательно счищали, а на окраинах довольная детвора лепила из него смешные фигуры. Когда выдавались безветренные дни, горожане – и стар и млад, и богат и беден – выходили на замёрзшие каналы и берега Рейна кататься на коньках или на запряженных лошадьми санях – резных, причудливо расписанных в попытке владельцев перещеголять один другого. Смеющиеся, разрумянившиеся от весёлой беготни дети тащили за собой маленькие деревянные санки или возили на них друг друга. Рембрандт ходил на такие катания с Яном. Они не забывали захватить с собой бумагу и карандаши набросать несколько зарисовок зимних сценок или пейзажей в перерывах между катанием, сидя у одной из передвижных лавок, где продавалась всякая снедь и подогретое вино, разжигались небольшие костерки, чтобы погреться и погреть руки. Зимние сценки всегда пользовались популярностью, не выходили из моды и хорошо продавались, будь то картина или эстамп.

Во время катаний Ян легко и естественно завязывал знакомства с молодыми веселящимися девушками или с женщинами постарше. Рембрандт восхищался умениями Яна, его ловкой, отточенной обходительности. Ян смеялся, пытался учить Рембрандта искусству флирта, но Рембрандт, не отличавшийся весёлой общительностью и манерами Яна, только отмахивался от хохочущего «учителя».

На этот раз, за отсутствием Яна, Рембрандт пошёл на замёрзший Рейн, взяв с собой учеников и Лизбет. После нескольких кругов на катке он отвязал от башмаков коньки и устроился у костерка с карандашом и бумагой в руках. Геррит и Исаак, забыв обо всём, устроили соревнование, стараясь перегнать друг друга на коньках. Их звонкий, заливистый смех раздавался, казалось, сразу во всех концах ледового катка. Рембрандт уже успел сделать несколько набросков Лисбет, катающейся на коньках, когда она подъехала к нему. Взглянув на рисунки, она громко расхохоталась: