Геннадий Васильев - Времена жизни. Рассказы

Покупка ценой в несколько миллионов требовала хорошего праздника. Так считал Василий Захаркин. И устроил праздник.

В ближайшие выходные после его счастливого приобретения в Таежное съехались друзья. Все было, как случалось прежде: тандыр-мангал, шашлыки, хорошая музыка, приличная выпивка. Посреди двора, вымытый и смущенный, стоял сверкающий «ягуар» для всеобщего обозрения. Гости ходили вокруг, оценивали, поздравляли хозяина… Наконец, один из друзей не выдержал:

– Вась, я все понимаю – хорошая машина, отличная даже. Но вот ты по этим осклизлым дорогам, на лесосеки свои, да просто даже по деревне, – ты вот как будешь ездить? – друг отхлебнул и покачнулся.

Захаркин повертел рюмку, трезво ответил:

– Для лесосек у меня внедорожники есть, а по деревне что ж не ездить? Я дорогу сам недавно отсыпал.

И оживился:

– А не хочешь прокатиться? За рулем? Небось, никогда такую машину не водил.

Друг подумал.

– Разные водил и вожу, но в такой вот даже не сидел ни разу. У тебя же гаишников здесь нет, в деревне? А давай!

В четырехместный кабриолет набилось восемь человек, больше не влезло. Машина с места взяла, как антилопа, Захаркин – он сел рядом с водителем – даже испугался:

– Ты не очень! Все-таки не магистраль.

– Фигня, Вася! – восторженно поднял палец друг – и вдавил педаль газа. Гравий брызнул из-под колес.

Покатались всласть. По мостику через речку Таежную проезжали раз пять.

А шестой оказался неудачным.

– Смотри, Вася, – закричал вдруг водитель, – смотри, какой закат офигенный! – и показал рукой в сторону. Пьяный восторг светился в его глазах шире заката.

Отреагировать Захаркин не успел. «Ягуар» лягнул задним приводом отсыпанную дорогу, снес деревянное ограждение мостика – и сиганул в реку.

…Мостик в селе Таежном невысок, метра два с половиной. А вот река глубже. Несмотря на жаркий июль. Никто насмерть не убился – так, синяки-ушибы. Выбирались, кто матерясь, кто молча. На берегу отдышались. Друг, сидевший за рулем, потерянно отирал со лба кровь, спрашивал – заискивал:

– Вася, ты прости… но, может, трактор? Машина-то жива, вон лежит…

Захаркин печально посмотрел на него:

– Ладно. Ты-то при чем? Моя… игрушка.

И вдруг отчаянно махнул рукой:

– Ребята, давайте… по домам… ладно?

Так, в общем, и закончилась эта история.

Захаркин… Ну что – Захаркин? Сначала запил с горя, потом опомнился, сказал, что ездить-ходить каждый день мимо могилы погибшего друга не сможет, но и извлекать машину никому не позволил. В селе за спиной крутили у виска – чудак! – но и нарушить запрет не посмели.

Бизнес свой Захаркин продал, усадьбу отдал продавцу бонусом и окончательно вернулся в город. Новый владелец с леспромхозом справиться не сумел, скоро разорился, и село снова вернулось в прежнее состояние. Пьют, а иногда, когда не лениво, воруют. Перила моста починили, а местный стихотворец придумал такую вот эпитафию – про «ягу».

Что ж – нельзя было поднять машину? Отмыть, починить, привести в порядок… Нормальный же вопрос, естественный.

Ответом на него будет только горькая ухмылка Василия Захаркина. Он покачает головой, махнет рукой неопределенно:

– Была в детстве игрушка – ее украли. Вернулась в молодости – ее угробили. Не случайно все.

Не случайно…

В городе у Захаркина – тоже бизнес. Он теперь занимается энергетикой, как сам выражается – «на сетях сидит». Ведает подключениями к энергосистеме. Изредка звонит ему партнер:

– Привет, Вася! Кузякин это. Ну что – может, отдохнем в выходные? В глубинку куда, на озера… в Таежное, может, махнем? Помянем старого друга!

Захаркин сердится, но виду не подает, вроде откликается на шутку:

– Давай! Только меняемся: я тебе моего старого друга, ты мне – долг за переплату.

Я живу давно, если считать по-нормальному. Не трепать снисходительно по плечу с высоты 190 сантиметров и 80 лет: «Ну, 56… пацан!» – а если по-нормальному, честно. 56 – это возраст. Это уже много. Не пацан, конечно. Потому и говорю: я живу давно. И многих пережил уже – и старше, и младше себя. Не кичусь этим, не горжусь, жалею о тех, кого пережил, многих не хватает. Но и какого-то особого знака в этом не нахожу, не крещусь суеверно: «Опять пронесло, спаси, Господи!», беспокойства не испытываю. Жизнь – она как дана, так и есть. Я думаю, дана Всевышним, атеисты и агностики полагают иначе – ну и Бог с нами со всеми. Хотим мы того или нет.

Я живу давно, многое повидал и пережил. Но такого, что случилось со мной год назад, не было еще никогда. И не знаю теперь – кончится ли когда-то назначенное мне испытание?

Я – филолог, если точнее – школьный преподаватель русского языка и литературы. Зовут меня Николай Степанович Букарин. Язык я люблю, а профессию свою, должность – нет. Хотя преподаю усердно, ученики мои на олимпиадах побеждают, ЕГЭ сдают и в вузы поступают. Но любви у нас с ними нет – так… отношения. Школу закончил – и забыл. Я их тоже не больно-то помню, разве что самых тупых – на них сил отпускается больше, чем на умных. Но в основном – не помню. И не хочу по-другому. Не хочу я в них вкладывать душу, жаль мне – и души, и сердца. Они у меня в единственном экземпляре, а ученики – как ношенные тапочки: отходил сезон – и выкинул. Не жалко. Много еще будет таких. Хотя и не так много уже: до пенсии – всего ничего. Дотяну, даст Бог. Коллег своих я тоже не особо жалую, друзей у меня в преподавательском цехе нет. Ни друзей, ни приятелей даже, ни любовниц. И не было никогда – как-то обошелся, проскочил. На коллективные праздники, корпоративы стараюсь не ходить, хотя в день учителя не отвертишься, приходится сидеть на торжественных собраниях, строить счастливое лицо, когда тебе вручают очередную грамоту – не за заслуги, а по списку. Тут уж ничего не поделаешь.

И держит меня в этой моей профессии вот уж сколько десятков лет только одно: очень я люблю слово. Можно было, конечно, податься в науку, написать диссертацию, потом труды научные кропать, исследовать какую-нибудь поэтику Булгакова или Достоевского, делиться открытиями… Упустил. В молодости побоялся, потом поздно было. Или показалось, что поздно.