Геннадий Васильев - Времена жизни. Рассказы

Мужики ржали. Вдруг, отсмеявшись, один из них сказал, внимательно глядя на Федора Михалыча:

– Слышь, Михалыч, может, они тебе подойдут? Чего-то сиськи у тебя отросли, как у бабы.

Мужики снова заржали. Федор Михалыч хотел было приласкать шутника своей могучей рукой, но передумал. Баня как-никак, суббота… праздник почти. Но мылся и даже парился уже без привычного удовольствия. И то и дело ловил на себе любопытные взгляды. А еще заметил, что как-то… стеснялся. Неловко почему-то было ему, что вокруг – голые мужики, и он среди них – тоже голый. Пиво пить не стал, сразу пошел домой, хмурый и озадаченный.

Дома, однако, выпил привычные сто граммов, закусил, выкурил две папиросы – и как-то рассосалось, забылось, мир снова стал добрым и привычным. И косой, украдкой, изучающий взгляд жены тоже не заметил. Не обратил внимания. Мы часто не замечаем – как на нас смотрят наши близкие. Очень уж они привычны, слишком уж близки.

Ночью перед сном Федор Михалыч почувствовал нежность к жене.

– Мы ж хотели с тобой четвертого?

Жена была не против. А он посопел – и ничего не смог. Это случилось впервые за много лет их жизни. Ошарашенный, оглушенный первой в жизни неудачей, Федор Михалыч, натянув трусы, пошел в кухню курить. Дети спали в дальней комнате.

Жена вышла к нему, села напротив, посмотрела на него прямо. Свет не зажигали, только луна бросала косой луч на клеенку стола.

– Федя, я давно хотела тебе сказать…

Он махнул рукой.

– Знаю. Не то что-то со мной, сам чувствую. Может, вирус какой? Бывает же так, подхватит человек вирус, и у него… не стоит… – он беспомощно посмотрел на жену.

Та вздохнула.

– Нет, Федя. Это не вирус. Ты посмотри на себя в зеркало. У тебя грудь, как у женщины… – И закончила решительно: – К доктору тебе надо. Я уже узнала – к какому.

Федор Михалыч по привычке хотел возмутиться – что значит «узнала»? почему без моего ведома? – и только снова бессильно махнул рукой.

– Говори. Поеду.

…В районной поликлинике Федор Михайлович провел весь день. Доктор дал направление, его гоняли на анализы, просвечивали рентгеном, остукивали со всех сторон молоточками. А еще через два дня с готовыми анализами он снова пришел к доктору. В кабинете доктор был не один, рядом сидели еще двое – пожилой лысый и совсем молодой – наверное, стажер, – все в халатах и серьезные. Доктор предложил ему сесть и заговорил.

– Вы мне кажетесь сильным мужчиной, – лысый быстро глянул на него и чуть заметно качнул головой, – вы сильный человек, – повторил доктор – как потом оказалось, не просто повторил, а поправился, – поэтому я… поэтому мы не будем ходить вокруг да около… Вот Николай Сергеевич – он профессор, специалист по… – дальше доктор произнес длинное название, которое Федор Михалыч от волнения не запомнил, – он вам все расскажет.

Николай Сергеевич повернулся к пациенту. Голос его звучал бесстрастно, без сочувствия. Он как будто читал лекцию. Начало прозвучало неожиданно – так, что даже его коллеги вскинули брови.

– С вами случилась беда, от которой вы не умрете, – произнес Николай Сергеевич и внимательно посмотрел на Федора Михалыча. – По непонятной причине – непонятной не только нам, но вообще пока неизвестной науке – у вас в организме стали стремительно вырабатываться женские гормоны. То есть они есть у всех, как и мужские, но у вас женских стало вырабатываться значительно больше, чем мужских. Говоря проще, вы стали стремительно превращаться в женщину. – Профессор еще раз внимательно посмотрел на Федора Михалыча и закончил безжалостно: – И процесс этот необратим.

В глазах Сугробина запрыгал кабинет, раздвоились врачи, он стал сползать на пол. Доктор кивнул стажеру – его на этот случай и позвали, – тот подскочил, усадил пациента обратно на стул, сунул под нос нашатырь. Федор Михалыч пришел в себя.

– Необратим – значит, буду… бабой? – тихо спросил он, и голос его звучал не по-мужски.

– Уже, – коротко ответил профессор. – Уже стали.

– Что же делать? – скорее выдохнул, чем спросил Сугробин.

Николай Сергеевич вздохнул.

– Это и есть самый трудный вопрос… Существует два пути: либо сделать операцию – и вернуть вам мужское достоинство в полном объеме, либо сделать вас полноценной женщиной – для этого опять же требуется операция. Убрать то, что больше не понадобится, и… скажем так – встроить то, что должно быть у каждой женщины. Только детей рожать не сможете все равно.

– Погодите! – тонко закричал Федор Михалыч. – Что вы мне тут – детей, рожать, женщина… Где такие операции делают, чтобы снова – в мужика? Говорите адрес, любых денег не пожалею, сберкнижку очищу, любую очередь отстою!

Николай Сергеевич снова вздохнул.

– Что ж, пишите адрес: Соединенные Штаты Америки, Нью-Йорк…

Сугробин дико посмотрел на него:

– Издеваетесь?

– К сожалению, нет. Дело в том, что в Советском Союзе операции по смене пола запрещены. В любую сторону.

– Так я же не менять – я же вернуть хочу!

– С медицинской точки зрения вы – уже женщина. Но и полноценной женщиной вас тоже никто здесь, у нас сделать не сможет. По той же причине. Такая вот история…

О том, что было дальше, расскажу коротко.

Жена мягко, но решительно предложила Федору Михалычу переехать в дом недавно (очень вовремя!) умерших его родителей. Аргумент звучал просто и убедительно:

– Что я должна говорить детям? А так скажу – разошлись…

Вся деревня узнала о недоделанном транссексуале в несколько дней. Хозмаг пришлось на несколько дней закрыть, якобы на ревизию: деревенские приходили сюда группами, чтобы задавать дурацкие вопросы. Пьяный парторг выговаривал похмельному директору:

– Ну разве хорошо, что ведущий бригадир у тебя – пидарас?

Тот изумленно спрашивал:

– Почему – пидарас? Он ни то, ни сё…

– Ну, какая разница? Тебя же все директора засмеют, а как партийное начальство посмотрит?!

С бригадиров Федора Михалыча сняли, назначили другого, молодого, недавно выучившегося, но уже бившего рекорды опытных трактористов-комбайнеров. Звали его Саша. Это был я.

Через неделю Саша подошел к Федору Михалычу, отвел его в сторонку.

– Слушай, Михалыч, тут такое дело…

Слушать тот не стал, сказал только:

– Завтра заявление напишу, попрошу перевести в кочегары.

Саша виновато развел руками:

– Понимаешь, они теперь тебя кроме как Паша Ангелина никак больше не зовут… (Не знаете Пашу Ангелину? Гугл, гугл!)

Михалыч только плюнул.

Жил он с той поры бобылем, в общественную баню, конечно, не ходил, топил баньку себе сам, сам и мылся, один. Париться любил по-прежнему. А вот водки не пил совсем, даже после бани. Иногда приходила жена, готовила еду – вот чем-чем, а кулинарным искусством Сугробин так и не овладел.