Серафим Богданов - Последний старец. Сталинградский снег. Черт побери!

Цвигун перестал дышать. Он слегка оборотился. Оставаясь в положении лёжа. Позади стоял высокий фриц. Упакованный по первому разряду. На груди – бинокль в чехле. Сам – в пятнистой куртке. Голову украшала кепи. На локте, по-охотничьи, тот держал винтовку с оптическим прицелом, что для верности была обмотана парусиной. Рожа закрашена неровными чёрно-зелёными полосами. Испугаться можно…

– Ты не меня ищешь, Рус Иван? Cоm zoom Mir!

– Я тя щас урэкаю! Падла ты сиамская, – Цвигун смачно сплюнул. – Ежели не угомониши…

– Was? Ты есть шутить? Русски шутка…

Цвигун быстро прикинул: отступать некуда. Немец был явно с навыком. Первым же выстрелом срежет наповал. Умирать, естественно, не хотелось. Но у немца был единственный недостаток. Единственный и неповторимый: он был в фаворе. Его пёрло от куража. Хотя и встал он с «прикрытой спиной» – к выщербленной стене.

– Курево есть? – оставаясь в положении лёжа, бывший рецидивист сделал движение щепотью пальцев. – Курить, говорю, брось! Перед смертью страсть как охота.

– О! Загадочный русски душа, – немец рассмеялся. – Ain sigarette?

Тут над его головой чиркнула пуля. Стреляли со стороны берега. Под углом, что труден для опытного стрелка. Пятнистая фигура приникла. Кувырок… Немец отпрыгнул. А Цвигун бросился за ближайшую кучу кирпича.

Советский снайпер ловил в окуляр прицела врага. Но тщетно. Он был готов стрелять на движение. Стрелять по любому движущемуся предмету, чтобы самому не стать мишенью. Но всё живое в развалинах приникло к каменным обломкам.

Цвигун осторожно цапнул обломок кирпича с куском цемента. Бросил его. Тут же запела рикошетом пуля. Твою мать… Ежели стреляет свой – точно пришьёт! Ежели немец… Правда, по выстрелу было слышно – работала трёхлинейка системы Мосина. Но фрицевские снайперы ей тоже не брезгуют. Лишь меняют нашу оптику на свою – цейсовскую. Осталось одно испытанное средство. Ох, ни раз оно на войне выручало.

– Твою мать в бога, в душу! – заорал Цвигун. – Ты меня слышь или нет, бисова душа? – ответа, как и следовало ожидать, не последовало. Наш и германский снайперы молчали, чтобы не выдать себя. – Ну, молчи! Понятливый я уродился на этот свет. Я щас брошу кирпич! Понял!?! Ты в то место не пуляй.

Он подбросил кирпич. Выстрела – слава тебе, Господи! – не последовало. Зато рядом стукнулась о бетон длиннорукая граната. Из железной ячейки в деревянной ручке, где был вырван предохранительный клапан, с лёгким шипеньем выходил воздух. Ну, падла фрицевская! Быстрее ветра, матерясь, что есть мочи, Цвигун метнулся к ней. В мгновение ока схватил. Забросил далеко. Она смачно рванула. Резанули оборванными струнами осколки в перемешку с битым кирпичом. Всего десять секунд. Они спасали жизнь, если успеешь перехватить и кинуть «гостинец».

…Осколок кирпича угодил ему в лоб. Разум выскочил через потаённую дверь души, что широко распахнулась в голове. Потерялся средь огромных шаров. Зелёных и красных. Скользнули воспоминания. Беспризорное детство. Колония. Лагерь… Когда очнулся – его чувственно шлёпал по лицу какой-то узкоглазый, низкорослый субъект в ватнике. В зелёном, мятом и тёртом шлеме с красной, плохо различимой звёздочкой. Цвигуну хотелось встать от такого панибратства. Двинуть узкоглазого по его серой от пыли, коричневой роже. Он было поднял руку, но она была непослушна ему. Существовала как бы отдельно от тела.

– …Ты, Васька нехороший! Злой совсем! Зачем драться собрался? Зачем бить будешь? Не враг я! Смотри хорошо! Узнаёшь, шайтан неверный? – смеялся, скаля зубы боец, который становился совсем знакомый.

– У, блин! Дык это ты – Тимур?..

– Я буду! – рука Тимурбекова переместилась на лоб. Поколдовала над раной, из которой водопадом текла кровь. – Якши, мякши! Врачуй баба, врачуй деда! Шайтан не надо! Уйди! Здоров будь без шайтан. Ну, вставай…

– Ох, мама не горюй! – рассмеялся Цвигун.

Он едва приподнялся на локте, когда вспомнил про фрица. Но тут же успокоился. К корявой стене с обнажившейся под штукатуркой оранжевой кирпичной кладкой стояла маузеровская винтовка. С длинным оптическим прицелом.

– Убил что ли? – недоверчиво молвил он.

– Нет! Не убил, – засмеялся Тимур Тимурбеков. – Гранату ты бросал. Он под камень попал. Под завалом лежит. Стонет…

– Добей эту падлу, – застонал от ярости и жалости Вася. – Он же мною как фраером помыкать думал! Ты видел?

– Я тебя, Вася, видел. Думал: ты – не ты? Потом его видел. Как он с тобой говорил. Думал он и ты – оба фрицы. Потом ты его ругал. А я стрелял. Нехороший угол для стрельбы! Вот я и стрелял, что б ты ушёл. Потом ты меня ругал…

– Ладно, – махнул рукой Цвигун. – Проехали!

Он, цепляясь за стену, подошёл к винтовке. Взял её за ремень. Пошёл наугад…

…Когда он действительно пришёл в себя, вокруг было темно. Мелькали всполохи пламени от разрывов. С Волги доносились крики: «Тону! Помогите!» Стучали очереди из пулемётов. С берега бил зелёными трассерами крупнокалиберный Дегтярёва-Шпагина. Ему из развалин, что были в ста метрах, отвечал оранжевыми германский MG-34.

Он пополз, ужом прижимаясь к бетону. Усыпанному битым кирпичом и стрелянными гильзами. Внезапно остановился. Замер как вкопанный в землю по самые уши. Прямо перед ним в стенном проёме лежали две фигуры. На головах у обоих знакомые шлемы. С рожками отдушин и оттопыренными боковыми пластинами. На задах – цилиндрические футляры противогазов. Отставленных ног подошвы блестели в серебристо-лунной темноте шляпками гвоздей. Один из лежащих прижимал к согнутой в локте руке деревянный приклад «ручника» MG-42. Они тихо переговаривались. А у него было только лезвие за подкладкой воротника с защитными петлицами, да нож на верёвочке. Самое главное – как его не заметили? Ведь лежал мешок-мешком. Знать, истинно Бог уголовную душу любит. Или смилостивился, или шанс какой даёт. Смотри, мол, не промахнись…

Внезапно раздалось «Ahtung! Feur!». Дырчатый кожух с воронкой изрыгнул бледный сгусток. Не помня себя от ярости (в ушах стоял вопль-призыв о помощи!), Васька, как дикий кот, прыгнул с ужасающим рёвом. Он бил ножом по живому. Издавая нечленораздельные звуки. Кто-то тянул к его горлу засученные до локтей руки. Чьи-то пальцы царапали его кадык. В лицо брызнула тугая, липкая и солёная струя. Кровь… Вражья кровь! Руки немца обмякли. Пальцы разжались. Всё! Капут-аллес…

Он без сожаления обшарил карманы. Вывернул их наружу. Письма и фотокарточки, нераспечатанные игральные карты. Пачку бумажных денег. Всё это он бросил веером. На боку у одного в чехле – обнаружил двуствольную ракетницу. Осторожно выглянул наружу. Меж обрушенной стеной и знакомой полуторкой стоял с открытыми люками танк Т-34. От него несло гарью. Двигались какие-то неясные тени. Эх, раскрыть бы сумку! Там сигнальные патроны с разноцветными головками. Два белых – перенос огня ихней артиллерии. Вот, если б… Но в темноте – не различишь ведь!