Виктор Ковалев - Моя любимая волчица Магда

Это был курсант Розанов. Он не входил в состав коробки, но Голикова тошнило от мысли, что Розанов будет греться в казарме, пока он, Голиков, будет морозить уши и нос на Дворцовой. Розанов был назначен запасным, так, на всякий случай. Леха Розанов был высок, неимоверно худ и обладал необычайно длинным носом, доставлявшим Лехе немало досадных неприятностей. На курсе была традиция: при получении письма из дома нахлопать долгожданной весточкой по носу получателя. Понедельник – один раз, вторник – два, и так далее. Нетрудно догадаться, что Леха получал письма только по воскресеньям. Причем для усиления чувств от получения родительского письма в конверт вкладывалась расческа или обломок линейки. Местный художник Андрей Радченко по прозвищу Срак, подзуживаемый Водолазским и Гнеденковым, разрисовал спящего Розанова, он же Бом, Носенбом, Шнобель, Шлопак. Затем сняли крепко спящего Бома вместе с кроватью со второго яруса и тихо отнесли в туалет. Посреди ночи дежуривший по училищу подполковник Шитов, зайдя на курс, выслушав доклад дежурного, отправился смотреть порядок в туалете. Там он и обнаружил кровать с Бомом, укрытым одеялом с головой. Когда Шитов сдернул одеяло, на него глянуло размалеванное страшилище. Из казармы Шитова вывели под руки, в сопровождении медсестры. Второй раз тот же Шитов нарвался на Розанова, когда тот прятался в шинелях, увиливая от зарядки.

Раздвигая шинели, ища возможного уклониста, настойчивый Шитов, отодвинув очередную шинель, завопил от ужаса: на него смотрело мертвенно-бледное лицо Бома, разукрашенное Сраком под Дракулу.

Бом не любил зарядку и все, что было связано со спортом. Он бежал, загребая землю сапогами 47-го размера, отставив тощий зад, вытянув тонкую шею и делая такое скорбное выражение лица, что у всякого видевшего эту картину возникало неимоверное желание ускорить Бома пинком под зад. Преподаватель по физо майор Панюхин называл Леху сбежавшим из Бухенвальда и с нескрываемым удовольствием ставил двойки. Однажды Срак превзошел самого себя: он фломастерами Бому на носу изобразил красивый мужской половой член. Утром наступило воскресенье и подоспела весточка с родины. Только на этот раз вместо линейки и расчески в конверт насыпали медяков. Выйдя из спального кубрика, Бом столкнулся с Голиковым и двумя девчонками из библиотеки, пришедшими провести очередной тематический утренник, посвященный какой-нибудь книге и ее роли в воспитании будущих офицеров.

Увидев Бома, девчонки прыснули со смеха и схватились за животы. Голиков хлопал руками себя по бедрам, как курица, охал, ахал, открывал и закрывал рот в тщетной попытке что-то сказать.

Так вот, этот курсант Розанов, которого Голиков взял, как позже выяснилось, на свою голову, из левого кармана шинели достал крем для чистки обуви, из правого – щетку, предусмотрительно завернутую в полиэтиленовый пакет, и попытался начать чистить сапоги. Чистить очень мешал автомат. Немного подумав, Бом снял его и прислонил к парапету. К Бому подошел командир отделения с очень хмурым лицом. Такое лицо у сержанта Валеры Бондаренко стало после ночного дежурства в доме офицеров. Ночью он познакомился с красивой рослой женщиной, прогуливавшейся по тротуару. Дама согласилась продолжить общение в актовом зале и сказала, что никуда не торопится, может с красивым курсантом остаться хоть на всю ночь. Начались поцелуи взахлеб, и в один момент Бондаренко засунул руку под юбку. Но там было такое… короче, красивая дама оказалась красивым плечистым мужиком. И часто можно было видеть картину, как Бондаренко смотрел на ту руку, которая трогала то самое, и тяжко вздыхал. Бондаренко, подойдя к Бому, уже замахнулся, чтобы дать увесистого пендаля, но, взглянув на окна икарусов, передумал.

– Слышь, радиолюбитель хренов, будешь автоматы всему отделению чистить.

Бом выискивал в радиожурналах какие-то мудреные схемы, вместе с приятелем Пашей Горским что-то вырисовывали, выпиливали лобзиком, протравливали платы, паяли, настраивали по осциллографу, добиваясь нужных параметров, и выбрасывали в мусорку.

Бом вздохнул, положил автомат на парапет и принялся чистить сапоги. С неба падал мелкий снег, брусчатка была скользкая, неуклюжий Бом, скользнув пластиной по брусчатке, нелепо взмахнул руками и, пытаясь найти точку опоры, коснулся автомата. Автомат скользнул по узкой гранитной стенке парапета и предательски свалился в Неву. Спустя минуту курсовой офицер, стукач и ябеда капитан Мухамедханов, взметая полы офицерской шинели, что было сил бежал докладывать о ЧП начальнику факультета, только перевевшемуся из боевой афганской части полковнику Гаряеву по прозвищу Шерхан. Шерхан и Мухамедханов по национальности были татары, и у Мухи, так за глаза его называли курсанты, появился шанс подвинуть Голикова, перехаживавшего капитаном уже девять лет с исполняющего обязанности начальника курса на просто курсового офицера, а самому стать начальником и получить майора.

Узнав о случившемся, Голиков едва не потерял сознание, но дара речи лишился точно. Как он ждал этих заветных майорских погон. Все знали, что в его кабинете в шкафу висел новенький китель с погонами майора. Сколько раз, наперегонки с Мухой, для достижения своей цели сдавал своего предшественника, бывшего начальника курса подполковника Рыжкова. Настоящего комбата и отличного мужика. Все праздники, вместо того чтобы провести их с семьей, Гога – так звали Голикова курсанты – торчал в казарме, вынюхивая, выглядывая, и все равно его начальство драло как сидорову козу. Но после падения автомата можно было вместо капитана щеголять в погонах старшего лейтенанта. И это в лучшем случае. В худшем – положить партбилет на стол и пойти в роту обеспечения взводным, до скорого выхода на пенсию. Не торопясь, кошачьей походкой подошел Шерхан, закурил, сделав несколько глубоких затяжек, бросил окурок в воду, посмотрел скорость течения.

Обратился к своему заму по политчасти полковнику Рымареву:

– Нужно достать оружие.

– Как?

– Каком, как утратили.

– Батальон, стройся!

Насколько позволяло пространство, кое-как втиснулась коробка. Кроме нашего курса, были еще энергетики, инженеры и ракетчики.

– Коммунисты, шаг вперед! – пропищал Рымарев.

Строй шевельнулся, и коробка выдавила с десяток коммунистов и кандидатов в члены КПСС, в основном из последних шеренг. Шерхан прошелся вдоль шеренги и, поняв, что к автомату могут добавиться еще утопленники, скомандовал:

– Отставить, стать в строй.

Прозвучала новая команда:

– Курсант Матчамбаев, выйти из строя!

Вышел левофланговый первой шеренги Серега Матчамбаев, он же Чамберс, а просто боксер Серега с третьего «А» курса. На вопросы о его национальности неизменно отвечал: «Русский, а что, есть сомнения?» Сомневающихся не было. А боксер – потому что был кандидатом в мастера спорта в супертяжелом весе. И как возмущался Голиков, особо не прилагал даже малейших усилий, чтобы получить мастера. Сереге было удобно отлынивать под видом тренировок от различного вида дурацких хозработ, строевой, уборки казармы или чистки плаца от снега. Он прекрасно в это время спал в спортзале или гулял по Пушкину, поскольку имел свободный выход в город.